Главная
Новости
Ссылки
Гостевая книга
Контакты
Семейная мозаика

Eлизавета Михайловна Спиридонова: НОЧНЫЕ МЫСЛИ

21 января 1966 г.

Как жаль, что когда не спится, нельзя встать и записать все что думаешь. А потом, когда уже можно добраться до бумаги, мысли рассеиваются. Вчера ночью я почему-то думала о том, что важно не то, кем человек родился, а самый факт становления человека; этот процесс не находится в зависимости от принадлежности к определённому слою населения, как прежде так и теперь, от воспитания, от препятствий, которые нужно преодолеть. Некоторые счастливцы легко становятся тем, чем они могут быть. Другие идут с трудом, падают, поднимаются, спотыкаются, наживают себе синяки и шишки, но хоть медленно подвигаются вперед. Третьи никуда не идут… Они считают, что и идти им абсолютно никуда не нужно. Жить с ними бок о бок это ужасно. Это может довести человека до безумия. А уйти некуда…


27 января 1966 г.

Вчера в кино перед фильмом показывали встречу советской делегации В Монголии. Мне бросилось в глаза, что наш Брежнев единственный в шляпе среди всех монголов, снявших шляпы, чтобы его приветствовать. Также его странная манера подавать людям,с которыми здоровается, не руку, а только пальцы, правда, все пальцы, а не только два пальца, как делали царские вельможи, здороваясь с низшими. И все-таки … Так скоро теряют ленинскую простую скромность и делаются вельможами. Неужели им не понятно, что эта их манера отталкивает, что смотреть на коммунистов, превратившихся в жирных разъевшихся бар просто отвратительно?

В Братске я видела роскошнейшую резиденцию с огромной, снабжённой всеми западными "удобствами", ванной для приёма важных гостей. В ней принимали бразильских коммунистов, скромнейших, милейших бразильских коммунистов. Потом мы были в общежитии работниц Братской ГЭС. Общежитие вполне приличное, но когда я попросила провести меня в уборную, девушки страшно смутились. Бразильский товарищ - женщина, которая была со мной, стала меня уверять, что это невозможно, потому что уборных у них нет, она в этом уже убедилась. Я поразилась: как же нет? А они то как же? Тогда девушка провела меня по каким-то обмёрзшим мосткам в ту уборную, которая у них была. В сущности это просто выгребная яма. И они ходят туда всю зиму, даже при морозе свыше 40 градусов. Когда мы вернулись в роскошную резиденцию, построенную, говорят, в ожидании визита Эйзенхауэра, мне был ужасно грустно. Разве нельзя все-таки урезать немного от одних и сделать для других.
И вообще нужно иметь ввиду, что наш народ терпел все лишения, чтобы создать счастье будущих поколений, но если он будет продолжать терпеть все лишения, чтобы освободить все народы колоний, чтобы построить роскошные дворцы для всех наших и чужих коммунистических руководителей, для того чтобы обучить всю негритянскую и другую молодёжь, чтобы построить и в других странах великолепные ГЭС, то может случиться что и его величайшее и ни с чем не сравнимое терпение лопнет, и он скажет так же громко, как сказал когда-то в 1917 году: "будет, братцы, мы устали, видно до счастья не доживём не только мы, но даже и наши правнуки" […]

Сестра живёт вместе со мной, или вернее я с ней, потому что жилплощадь ее, и она меня взяла к себе. Она добрая и услужливая женщина. Особенности: страшно, невероятно боится все "комитеты" и всех "комитетчиков", которые по ее выражению "все в органах", вообще "комитеты" это вроде злого духа, которого нужно опасаться. Боится, если говорю с кем-нибудь по-испански, потому что ей кажется, что это "запрещено". Боится, если меня вызывает по телефону лицо ей неизвестное. "Что бы это могло быть?" Страшно испугалась до истерики, когда ее пригласили раз в учреждение, где, как оказалось потом, рассматривали дело по реабилитации ее мужа, арестованного при Сталине. Живёт с соседями бок о бок сорок лет и ни с кем из них не подружилась. […]

Зять военный, радист высокооплачиваемый […] Он мечтает о том, что рано выйдет на пенсию, будет получать этак рублей 200 пенсии и займётся цветными киносъёмками […] Они - народ, но коммунизм? Конечно каждому своё и очень лестно получать 200 р пенсии еще в молодом возрасте, но цветные киносъёмки, но удочки? что это - для души или для того, чтобы поменьше думать? Не знаю, все это кажется мне не то … Вот Анна Николаевна Бессонова, у которой красные от бессонницы глаза и которая со слезами говорит о некрасивом поведении того или другого студента, это вот то, это нужное … это коммунизм. Как бы это сказать по-русски, el communismo en marcha.

30 января 1966 г.

На днях сестру посетил капитан подводной лодки, коммунист, ее родственник. Он говорил о том, как к ним пришел журналист и спросил: ну что товарищ капитан, замечается большой подъем в связи с 23-им съездом КПСС? Капитан призвал некоторых своих подчинённых и тот же журналист задал им вопрос о подъёме. Один ответил: какой подъем? Я котлы чищу, другой еще что-то в этом роде. Сам капитан говорит, что работают они в отвратительных условиях и он, несмотря на то что молод, мечтает о возможности рано уйти на пенсию. Сам он никакого подъёма в связи с подготовкой съезда КПСС не чувствует. Кто же чувствует подъем? Досужие журналисты, задающие глупые вопросы? Вспоминаю разговор с журналистами, которые довели меня почти до обморока в Иркутске. Меня огорчает, что обязательный "подъем" спутали с искренней горячностью сердца …

Вчера также видела старую "Нашу газету" с моей статьёй по поводу 40-летия советской власти. Тогда у меня еще был подъем, а теперь иной раз повеситься хочется. Так-то…

7 февраля 1966 г.

Без конца думаешь о войне во Вьетнаме: это ужас. Но почему опять должны умирать наши русские парни, почему обязательно наши? Хватит ли у нас народу, чтобы умирать за весь мир? И только ли за правду наши умирают, а если за пропаганду того, что быть не может? Ведь царства справедливости и равенства и у нас нет… Всё и все под подозрением, разве это не ужасно?

Иной раз охватывает такая усталость, что хочется, чтобы "финита ля комедия"… Потом убеждаешь себя: главное без жалоб и стонов… Говорят, это это фраза испанцев, а я думаю аргентинцев, все равно хорошая: деревья умирают стоя…

В нашей коммунальной квартире скандал и крик из-за пустяков. Я слушаю и ужасаюсь: ведь все неправы. И ведь в каждом все-таки есть что-то хорошее. Почему же так трудно зацепить за это хорошее и вытащить человека на поверхность… А излишняя строгость, да еще строгость тех кто строг к другим и снисходителен к себе, это только контрпродусенте (по-испански).

16 февраля 1966 г.

На границе Чехословакии в наш вагон вошли железнодорожники или пограничники. У них в руках была сирень. Была середина мая. Я так давно не видала сирени. Я наклонилась, чтобы понюхать сирень у того, у которого был самый большой букет. Он сказал: «та мае радость, та мае радость», и подарил мне весь букет. Так я и ехала дальше с этим огромным букетом сирени. И казалось эта сирень осветила и все мое тогдашнее путешествие по Советскому Союзу… Вместе с ней вошло в мою жизнь ликование возвращённой Родины, тихая радость, то умиление, от которого я так долго и так решительно отказывалась, стараясь заменить только идеей клейкие листочки берёзки… и все стало радостью. Так я и ездила по всему Советскому Союзу.

Второй мой приезд, насовсем… На границе встало передо мной три зловещие фигуры: недоверие, подозрительность и глупость. И сразу же больно зазвенев оборвалась ликующая струна, которая пела радость. Крылья повисли, ликование возврата сменилось унизительным страхом. Место человека, полного радостного ожидания, теперь занял несчастный бывший политический эмигрант, подозрительная личность, потенциальный преступник. Перед властями полагается дрожать… И вспомнилось: как раньше. Вот он старый знакомый унтер Пришибеев. Жив курила! Недаром культкомиссия общества Горького мне не разрешила читать его на юбилее Чехова. Вот он где приютился…

Страх и горечь, и я одна и никто не протянет руку. Но нет, за спиной мрачных фигур, за спиной Пришибеева, протянулась добрая рука старого носильщика… Он подал мне руку и помог выйти из вагона. Это была Родина, она была тут несмотря на Парок и на Пришибеева. Она была тут и подала мне руку помощи… Я приехала домой.

Прибавить к детству.

Тогда (было мне пятнадцать лет) я писала сказки. Сказки эти были навеяны сказками Оскара Уальда, которыми я очень увлекалась. Эти сказки я рассказывала моему бедному брату Васе, который был, по рассказу сестры и брата, уничтожен нашими же в дисциплинарном порядке под Ленинградом. Он был художник и больной человек. Его не взяли в армию. Под влиянием патриотизма он добровольно поступил в санитарную команду. Он был среди тех, кто сбрасывал «зажигалки» с десятого этажа. Потом его послали под Ленинград. Он не хотел ехать. Он совсем не был военным. Я иной раз думаю, что он посмел сказать правду какому-нибудь дураку фельдфебелю, а тот и стукнул его «в порядке дисциплины». Его не могут даже реабилитировать, потому что об этом никто из наших не будет просить. Они боятся… А я не имею права как бывший эмигрант. В Иркутске я этого «не имею права» не чувствовала, а тут чувствую еще как! Вообще как ужасно, что преследуя идеи и непонимание, человека низвели на степень низшего существа, который не смеет сказать, то что думает. Не смеет… Это самое ужасное. Пусть он неправ. Но пусть скажет. С выраженной неправдой легче бороться, чем с утаённой.

Я ведь начала о сказках: так вот я писала сказки. Расцветали невиданные цветы, и заря встречалась с зарёй, появлялись самые чудесные сказочные королевичи. Это было детство, но это была расцветающая жизнь. Тетрадку ту я прятала ото всех. Это была моя тайна. Как-то раз тетрадка исчезла. Я в ужасе ее повсюду искала. Потом меня позвал папа. Он отдал мне тетрадку. На лице его была насмешливая улыбка. Он сказал: "что это за чепуха? Выбрось это из головы. Неужели у тебя дела посерьёзней нет? Ведь это просто смешно, белиберда какая-то. В его голосе была такая насмешка и было это так обидно, что я сгорела от стыда. После этого я уже никогда не писала сказок. Прекратились и чудесные видения. Уже не встречались зори, не распускались диковинные никогда не виданные цветы… Сейчас я думаю что грубым прикосновением можно убить в человеке, особенно юном, творческие его способности. Так-то…

26 февраля 1966 г.

… Думалось о том, зачем наша партия все время себя хвалит? Разве забыта старая русская пословица - "гречневая каша сама себя хвалит". Все хвалимся, а между тем, сколько уж государств, которым мы оказывали огромную помощь, от нас отпало.

Я живу здесь в такой изоляции, до такой степени далеко от всего мыслящего и понимающего, что если так будет продолжаться, то придется или принять побольше адалины сразу, чтобы больше не просыпаться или в лучшем случае сбежать куда-нибудь подальше, если на то хватит энергии. А наутро самая грязная, самая неприятная, самая отвратительная из наших жилиц, так называемая Шурка, спекулянтка, вероятно и воровка, затеяла скандал и так орала и ругалась такими словами, употребляя такие выражения, что единственно, что можно было сделать – это заткнуть уши, чтобы не слушать. И после этого день начинаешь больной и разбитой… А уйти некуда. Нет, расселение в обязательном порядке людей по коммунальным квартирам не выдерживает никакой критики! Не жизнь, а мученье!

1 марта 1966 г.

Но я то что? Живу как опутанная густой паутиной; есть ли надежда из нее выбраться? И это после стольких лет надежды и горения! Но ведь если несвоевременно и насильственно уйдешь из жизни, это только будет на радость тем, которые смогут сказать: слава богу, одной кликушей меньше! И будут продолжать и дальше воровать и веселиться. Как только они не боятся, что когда-нибудь народ опять восстанет и отомстит за обман…. Господи, но ведь не всё же обман? Не всё?! Ведь Братская ГЭС то построена и её построил народ.

Что за скверные мысли не дают мне спать! Что за отвратительные мысли.

13 марта 1966 г.

В своих воспоминаниях она (сестра) многое из нашего еще общего прошлого подкрасила, если не подделала […] она и сестра думают, что болезнь ее ускорена или ухудшена тем, что я живу с ней в ее комнате. Живу с ней только из-за непонимания этой несчастной бюрократки заведующей жилплощадью.

Но вообще-то я тоже ведь на старости лет оказалась в положении бездомного бродяги. Уехать обратно скверно, да неизвестно и пустят ли. Оставаться здесь негде. Возьмут ли обратно в Сибирь еще неизвестно. На самом деле то нужно бы проглотить побольше адалина и сразу же все бы разрешилось самым желанным образом для многих. И сказать можно: умерла от разрыва сердца, да и старухой уж была. И все-таки я не хочу этого делать. Не хочу, хотя бы мне пришлось ночевать под деревом и под дождём. И не хочу превращаться только в фасад, нет я тоже сущность, какая бы то ни была.

А мнения народа очень различны вовсе не так единообразны, как мы там думали. Сколько мнений мне уж пришлось слышать! Мы ведь считали, что между коммунизмом и злостным антикоммунизмом нет середины. Тот кто не с нами, тот против нас. А здесь между одним и другим сотни мнений. И большинство стоит именно на позициях левопрогрессивных, а не коммунистических. И это люди, требующие прежде всего абсолютной честности и отказа от своей личной выгоды. Почему? спрашиваешь себя, почему?

20 марта 1966 г.

На душе у меня чрезвычайно тяжело. Они думают, что я не хочу написать что-нибудь, что годилось бы для такого пропагандного органа, как эта газета, которая делается только для внешнего распространения. А я не не хочу, а не могу. За долгие годы первый раз личное заняло в моей жизни слишком большое место, я думала, что его нет, а оно вот оно, тут как тут!

Я бы очень хотела сказать, что верю, что несмотря на все недостатки и на все превратности судеб всё же идет большая стройка, стройка не только зданий или заводов, или дорог, но и стройка человека. Но сказать я этого не могу. Первый раз за долгие годы я одуреваю от одиночества… Так как я живу сейчас, жить нельзя! Это то же, что одной всегда среди толпы. Кругом люди, но все ужасно чужие, они хотят быть чужими, они мне иной раз кажутся привидением, мрачно бродящим по дому. Хотя бы детский голос, хотя бы чей-нибудь дружеский голос, который сказал бы что-то попросту. Я никак не могу разобраться: идет большая стройка, большое движение жизни, а людей счастливых так мало, они составляют исключение. И мы то все здесь чужие, вот потому и уезжают даже такие преданные и простые люди как Давидюки. Плачут, а уезжают…

Главное, чтобы было мужество и оно есть у нашей молодежи! И счастье, что они так настроены против лозунгов, хотят думать своей головой! Это счастье. Почему коммунизм и должен быть по готовому рецепту? Новое должно быть новым и животрепещущим, а если оно будет пресным, никого не сможет привлечь. Почему в том, что пишется "для пропаганды" именно это трепещущее отстраняется? Эх, как жаль, что нельзя вот так выйти и созвать людей братьев, людей, которые хотят добра, которые хотят веры… у которых от всяких диалектических сложностей не притупилось простое и глубокое жизнеощущение и чутье… Это самое главное.


РО РГБ фонд 587 картон 9 ед.хран. 14

<< Корнею ИвановичуГеоргий Фишер: оборона страны, войско и революции>>

Добавить отзыв

Ваше имя:
Ваш email:
Ваш отзыв:
Введите число, изображенное на картинке:

Все отзывы

Последние отзывы:
Фотогалерея

(c) 2008-2012. Контактная информация