Главная
Новости
Ссылки
Гостевая книга
Контакты
Семейная мозаика

О Вит.Ив. ГАРМСКИЕ АМЕРИКАНЦЫ

Совсем молодым, 27 лет, Peter Molnar впервые приехал в Гармскую сейсмологическую экспедицию в 1971 году. Потом стал приезжать поработать. Это очень общительный, глубоко интересующийся и в широком смысле активно доброжелательный член американской команды в Гарме. Оказалось, что, как личности, он и мы гораздо ближе и понятней друг другу, чем средняя американская и официальная советская цивилизации.
Его текст, (в моем переводе), который вы прочтете ниже, посвящен памяти Виталия Халтурина. Но он рассказывает также многое о самом Питере, его контактах, и о том, как он натыкался на неожиданные для него правила игры советской системы.
Т.Г.Р.

Peter MOLNAR, US, MIT
Перевод Т.Раутиан


Не все могут представить себе ситуацию в мире в начале 1970-х, когда мы, несколько американцев, начали работать с советскими учеными в Гарме. Американская антисоветская пропаганда была такой грубой, что люди думающие не могли ей верить. В Гарме нас немедленно встретил и никогда о нас не забывал Виталий Иванович Халтурин. Русские оказались добросердечными друзьями, а вовсе не врагами, какими нас пугали...

Многие из тех, кто читает этот текст, не могут представить себе ситуацию в мире в начале 1970-х, когда мы, несколько американцев, начали работать с советскими учеными в Гарме (Таджикистан), в Комплексной сейсмологической экспедиции московского Института физики Земли.

Американская антисоветская пропаганда была такой грубой, что люди думающие не могли ей верить. Но все же многие из нас представляли себе русского человека как упрямого, грубого, без чувства юмора, да еще и с комплексом неполноценности. К тому же в первый же день моего визита в СССР мои впечатления - в том числе эпизод, когда меня в Ленинграде впихнули в машину и доставили в полицию! – заставили меня усомниться, так ли уж сильно врет американская антисоветская пропаганда, и даже укрепили такое представление
о «типичном русском».

В Гарме нас, американцев, немедленно встретил и никогда о нас не забывал Виталий Иванович Халтурин, и наши представления о советских гражданах и особенно – о русских сразу рассеялись благодаря атмосфере, которую Виталий и его жена, Таня, Татьяна Глебовна Раутиан, создали для нас. Русские оказались добросердечными друзьями, относящимися к нам с симпатией, а вовсе не врагами, какими нас пугали.

Однажды, когда мы были у Виталия и Тани дома в Гарме, нам показали семейное фото, снятое в 1950-х годах. Оно оставило незабываемое впечатление. Русские обычно принимают очень серьезный вид, когда их снимают. Эта фотография – семейный портрет. Три или четыре ряда людей, старшие члены семьи восседают в центре, молодые – по краям. Фото напоминало картину Гойи «Испанское королевское семейство», только одето оно было не в костюмы 18 века, а в советские плохо сшитые костюмы середины 20-го. В правом верхнем углу стоял высокий худой парень с косматыми волосами и бородой, левая рука вставлена в электрическую розетку, а глаза излучают вкус к жизни и любознательность. Контраст был такой же, какой произошел в моем представлении о русских, когда я пообщался с ним.

Детское домашнее имя Виталия – Талик, совпадает с геофизическим термином, означающим участок оттаявшей вечной мерзлоты. Этот термин, talik, принятый и в англоязычной литературе, происходит от русского глагола «таять». Могла ли его семья подумать, как от встречи с ним растает Холодная Война в душах американцев?

Я встретился с Виталием на конгрессе IUGG в Москве, в августе 1971 года. После конгресса я собирался участвовать в полевых работах на Байкале, но они были отменены из-за наводнения. При поддержке Линна Сайкса Виталий организовал для меня участие в другой поездке – в Таджикистан, с парой дней в Гарме.

Виталий расхвалил мое сообщение на конгрессе и проявил ко мне искренний интерес. Возможно, мне полезен оказался случай во время разговора Виталия с Аки, работами которого он восхищался и на которого смотрел так тепло. Он спросил Аки: «Как вам нравится наша русская hostility (враждебность)?» Кто знал Аки, может представить себе эту картину: Аки просто остолбенел, когда этот гигант, возвышаясь над ним как башня, задал такой странный вопрос. Впоследствии я часто слышал от русских эту подмену: hostility (враждебность) вместо hospitality (гостеприимство). Эти английские слова кажутся им очень похожими. Впрочем, ошибки, которые мы делаем в русском, могут еще больше обескураживать.
Скоро я понял, откуда тянутся у Виталия эти ошибки. В значительной мере он усваивал язык слушая радио – BBC, «Голос Америки» (чья пропаганда оставила в нем мало следов) и другие радиостанции. В общении на английском его ошибки не очень мешали пониманию. Можно сказать, что только иногда он ошибался в логике или синтаксисе, но идиомы играли с ним забавные штуки. Я хорошо помню случай в декабре 1973, когда Таня Атвотер приехала в Гарм на пару недель, а он имел уже большую практику в английском, чем раньше. Виталий стал перед ней с чайником в руке и спросил “May I drop you some tea?” Таня была так очарована им, что не стала объяснять ему смысл этой идиомы.

В 1971, во время поездки в Хаит, он постарался оказаться в том же джипе, что и я. Он не сел на переднее место, а сидя сзади и трясясь по бугристой грунтовой дороге, обсуждал с молодыми что-то для всех интересное. Чтобы облегчить общение с нами, он носил с собой англо-русский и русско-английский словари по 500 страниц и весом по крайней мере с килограмм каждый. Отсутствие в Советском Союзе карманных словарей не могло притупить его жадности к общению.

Только немногие русские имели раньше близкие контакты с иностранцами – и для всех было совершенно особым событием появление большой группы нас, иностранцев, в сопровождении небольшого числа известных ученых. Конечно, мы были под пристальным наблюдением, да и времени для общения было очень мало. За эти 4 часа пути, около 100 км от Гарма до Хаита, где было разрушительное землетряcение, Виталий провел больше времени с американцами, чем за всю свою предыдущую жизнь.

Виталий и Таня уехали в Гарм в начале 1950-х, чтобы проводить здесь сейсмические наблюдения. С глубоко усвоенным желанием помогать людям, Виталий вступил в компартию, полагая, что в таком качестве ему удастся делать больше. Его отец, Иван, воспринял революцию с большим оптимизмом. Ему в то время было 16. Он активно работал в области просвещения: как библиотекарь, редактор газеты, а потом – как учитель в детском доме. Возможность помогать другим приносит радость не только тем, кто получает помощь. Но Сталин все усиливал контроль, и идеализм Ивана примерно к 1927 году исчез. Он вышел из партии и ушел в детскую литературу. Кажется, Иван и Виталий редко касались этой темы.

У русских есть такая шутка: «Все советские люди имеют три качества, но каждый советский человек имеет только два из них: советские люди умные, советские люди абсолютно честные, советские люди – члены компартии». Виталий опять исключение из этого правила. Многие члены партии использовали свое членство с выгодой для себя лично, а Виталий, как и его отец, видел в этом способ помогать другим. Думаю, это особенно ярко проявлялось в отношении к нему таджиков.
Как-то раз мы с ним встретили пастуха, и тот, отложив книгу, которую читал, окликнул его: «Виталий Иванович, где ты был?» Вся округа, очевидно, знала его и все обращались к нему, когда он оказывался поблизости. В первом же таком случае Виталий ответил длинной тирадой, совершенно мне непонятной, а затем обернулся ко мне и сказал: «Я следую правилам таджикской вежливости – говорить с человеком на его языке». Таджики говорят с ним по-русски. Он говорит по-таджикски. (Думаю, многие мои друзья, даже те, кто хорошо знает английский, были бы рады, если бы я, как Виталий, следовал бы правилам такой вежливости). Если Виталий появлялся в кишлаке или на школьном дворе – его немедленно окружали.

Когда я вновь посетил Таджикистан в 2007, через несколько месяцев после смерти Виталия, я много общался с людьми, которые знали его. Все уже знали, что он умер, и все разговоры превращались в грустные воспоминания.

Каждый раз, как я приезжал в Гарм, я старался привезти подарки – пластинки и магнитные пленки с записью музыки, книги – для друзей, включая Таню и Виталия. Однажды я привез три тома Мандельштамовских запрещенных стихов. Виталий был просто потрясен и смотрел на них широко раскрытыми глазами. Но уже на следующий год все исчезло с его полок, включая эти три тома. (Позже я узнал, что они бережно хранились в большой кастрюле на кухне – в таком месте КГБ могло не обнаружить их во время своих посещений в отстутствие хозяев дома). Конечно же Виталий давал их своим друзьям, а те передавали друг другу. В нем никогда не было стремления быть собственником чего бы то ни было. Коммунизм может быть только если у всех будет такой общественный дух.

Виталий чувствовал себя очень неловко, когда кто-то его обслуживал – например, когда мы обедали с ним в ресторане. Зато у себя дома он был все время на ногах – чай, еда, книги, появлялось все, что он мог предложить своим гостям. В течение многих лет я говорил всем, что Виталий – единственный настоящий коммунист в Советском Союзе, человек, который не просто декларирует некие идеалы – но живет по ним.

Идея равенства всех людей была для него настолько естественной, а система привилегий настолько противной, что ему очень не хотелось заставлять нас, американцев, следовать советским порядкам изоляции иностранцев. Интурист, официальное советское туристическое агентство, установило в аэропортах специальные помещения для иностранцев, так что мы не могли смешиваться с толпой «простых» людей. Мы, иностранцы, проходили на посадку через это помещение, первыми и отдельно от остальных. Когда самолет приземлялся, все советские пассажиры терпеливо ждали сигнала, когда они могли встать и двинуться к выходу – после того, как нас, иностранцев, проводят из самолета.

В 1977 году я должен был лететь из Ташкента в Грузию, в Тбилиси, в 5 утра. Мы с Виталием поднялись рано, в 3 часа, и вышли. Стояла мертвая тишина, на улице ни души. Казалось, нет никакой надежды попасть в аэропорт вовремя. Вдруг появился совершенно пустой автобус. Виталий помахал ему и объяснил нашу ситуацию. Водитель автобуса развернулся и отвез нас в аэропорт, а потом, видимо, вернулся на свой маршрут.

В аэропорту Виталий сказал мне, что не обязательно идти в Интурист. И я прошел на посадку вместе со всеми остальными пассажирами. Никто ничего не заметил. Мои соседи в самолете были несколько удивлены моим ограниченным русским языком, но не поняли, что я иностранец и что мое появление в самолете было нарушением порядка. Когда Интурист в Тбилиси сообщил встречавшим меня грузинским друзьям, что на борту нет иностранцев, они, к счастью, сообразили, что это, вероятно, ошибка, и ждали, пока весь багаж выгрузят из самолета и я пройду положенные 300 метров с чемоданом в руке до Интуриста.

Когда мы познакомились с Виталием, женское освободительное движение в США еще только начиналось. А в России уже в это время средняя семья имела обычно только одного ребенка. Виталий и Таня были знамениты в геофизическом мире своими пятью дочерьми. Жена его была, видимо, даже более известным сейсмологом, чем он (энергетическая шкала К - это русский эквивалент Рихтеровской магнитуды), но Виталий всегда только гордился этим и никогда не ревновал.

Когда я бывал в Гарме, то видел, что Виталий участвовал во всякой домашней работе, прямо как плакатный образец современного отца. Однажды, когда годовалый Глеб, сын его дочери Иры, был в Гарме, я зашел к Виталию домой и обнаружил его вытирающим пол. Он объяснил мне, что не имеет опыта обращения с мальчиками, конкретно в вопросах приучения к туалету. Обычно вопрос решался высаживанием время от времени на горшок. Виталий не учитывал при этом особенностей жизненно важного органа и, несмотря на горшок, пол неизменно оказывался мокрым.

В те времена, когда Виталий начал работать в сейсмологии, из сейсмограмм обычно мало что извлекалось – только то, что измерялось линейкой. Но уже в те годы, когда я с ним работал, ему достаточно было быстрого взгляда на сейсмограмму, чтобы сказать, где расположен очаг землетрясения. Из анализа сейсмограмм он обнаруживал и держал в голове места повышенной и пониженной добротности, зоны, где землетрясения генерируют много рассеянных волн – и откуда приходят четкие сигналы. Его исследования вели его в обоих направлениях, которые привлекают большинство специалистов по сейсмограммам: очаг землетрясения и строение Земли. Когда мы работали вместе, часто возникали споры между мной, Виталием и Таней. Решения находились всегда одинаково: мы шли в камералку и смотрели сейсмограммы. Виталий заявлял – да, Питер, мы все – из школы Джека Оливера. (Оливер был моим руководителем. Он внушал мне, что необработанная сейсмограмма есть чистейшая форма сейсмологического факта.)

Задачей моего пятинедельного визита в Гарм в 1973 году было понять, как гармские сейсмологи смогли обнаружить вариации отношения скоростей Р и S волн, Vp/Vs, которые в опубликованном докладе были объявлены предвестниками. Утверждалось, что перед сильными землетрясениеми (с магнитудами от 4.5 до 5.5) в Гармском районе Vp/Vs уменьшилось. Мне поручили приехать в СССР и провести три месяца в Гарме, чтобы проверить, как же это было сделано. Советская бюрократия выставила барьеры, мне дали только пять недель, но я и тому был рад.

Меня принимал Виталий. Только он, Таня и еще один сотрудник среди 40-50 человек на базе говорили по-английски, так что Виталий вполне логично стал моим шефом. Ни он, ни Таня отношение Vp/Vs не изучали. Виталий не подвергал сомнению эту работу коллег. Он говорил, что Семенов, который первым сообщил об аномалиях, но больше не работает в Гарме, серьезный исследователь. Таня в 1971 году не высказывала своего мнения, но позже, утвердившись в своем скептическом отношении, высказалась откровенно, хоть и в мягкой форме. Ее скептицизм опирался на простые физические соображения: отношение скоростей определяется не очагом, а средой. В это время, в 1973 году, сам я мало чего знал, сам находился на испытательном сроке. На меня смотрели мои будущие коллеги и я нервничал.

Я сделал большую ошибку (по крайней мере я так считал до последнего времени, пока не узнал, что это не от меня зависело). Я изучал отношение скоростей в Гармском районе перед сильным землетрясением, которое произошло примерно за год до моего приезда. Это было не то землетрясение, которое изучал Семенов или кто-нибудь другой. И значит, я изучал не те сейсмограммы, которые вызвали столько шума на Западе.

Я не обнаружил никакой аномалии. Хотя мне казалось вероятным, что Vp/Vs может меняться в гипоцентральной области перед некоторыми землетрясениями и в некотором пространстве, окружающем его, но способ извлечь такой сигнал должен быть достаточно объективным. Моя попытка оставила меня в сомнении, стоит ли за эту тему браться. Доклад о моих выводах, который я сделал в США в январе 1974, не произвел серьезного впечатления, поскольку я не подтвердил и не опровергнул опубликованных советских результатов. В 2005 году я понял, что зато я прошел проверку у Виталия, Тани и других гармских сейсмологов, которым давно уже казалось, что считать отношение скоростей предвестником землетрясения - это преувеличение. То, что я посмотрел на такие данные независимо и не нашел подтверждения, убедило их, что я не собираюсь устраивать много шума из ничего, и, что было гораздо важнее, они захотели работать со мной.

Хотя эти 5 недель в Гарме пропали для науки, я приобрел здесь друзей и обнаружил другие, необыкновенно интересные данные. Это привело меня сюда опять и я в течение четырех лет работал с Виталием, Таней и другими по нескольку летних месяцев.

В 1974-ом я приехал на 2 месяца работать с Виталием, Таней и Владиком Мартыновым над сейсмическими очагами.

Задолго до цифровой революции Запольский разработал систему полосовой фильтрации сейсмограмм, которая позволяла одновременно в режиме текущего времени вести регистрацию в восьми частотных полосах (ЧИСС). Опираясь на определенные правила измерения амплитуд, можно было получить восемь точек спектра для каждой фазы на сейсмограмме. Виталий, Таня и их коллеги использовали этот метод для изучения очагов сейсмических событий в Гармском районе, и показали, что очаги в разных частях различаются по спектрам объемных волн. Не думаю, что эта наша совместная работа имела бы длительное продолжение. Но я помог им в другой работе, и она продолжение имела.

Вооружившись графиками, которые они подготовили, и вникнув в их идеи и результаты, я помог им организовать текст, пересмотреть его и исправить после замечаний референтов, довести до публикации. Это была их широко известная работа [Rautian and Khalturin, Bulletin of the Seismological Society of America, no.4, 1978] о сейсмической коде при местных землетрясениях, которая полностью использовала возможности ЧИССа. Работа была выполнена совершенно независимо от теории и анализа Аки и его коллег в США. Результаты Халтурина и Раутиан хорошо соответствовали данным Аки, который был так доволен, читая препринт статьи, как это не часто случается в стенах MIT.

Через 27 лет я узнал вторую половину истории. Советским ученым запрещалось публиковать свои работы в заграничных журналах, пока они не будут опубликованы в СССР. Эта работа Раутиан и Халтурина не была опубликована на русском. Виталия и Таню спросили – как эта работа оказалась опубликованной в США, затем последовал агрессивный допрос в КГБ. По крайней мере, так он описал мне эту историю через 27 лет . Очевидно, они выдержали эту критику, получили «прививку» против таких инцидентов, и отстояли свой крупный шаг вперед.

В течение многих лет Халтурин накапливал данные о динамических характеристиках волн в разных регионах. Под его руководством молодой сейсмолог А.И.Рузайкин изучал распространение волн Lg в Средней Азии [Ruzaikin et al., 1977]. Рузайкин имел доступ к очень хорошим сейсмограммам «временной станции», коррдинаты которой не были ясно указаны. По наивности я спрсил Сашу – а где эта временная станция расположена? Он неопределенно помахал рукой над картой масштаба 1:20 млн и сказал: «где-то здесь» (на территории размером в 2000 км). По координатам землетрясений и временам LgP любой сейсмолог определит без труда положение станции гораздо лучше.

При другой такой оказии Виталий взял меня прогуляться по базе и сказал что как США имеет секретные станции, так и СССР, так что не спрашивай. Станция вовсе не была временной. Конечно, Виталий никогда не открывал мне государственных секретов. Но по характеру он был человеком открытым в общении, и необходимость умалчивать и увиливать от ответов, когда дело касалось таких секретов, очень его тяготила.

Во время таких вот прогулок Виталий рассказывал мне о том, как его отец отрекся от коммунизма в 1927 году (и может быть, хотя Виталий этого и не знал, после изгнания Троцкого ). Он рассказал мне также, как в 1956, во время прогулки в лесу под Москвой, его друг поведал ему «секретную речь Хрущева», в которой тот предъявил Сталину обвинения, что поразило многих россиян.

В 1973 году Кларенс Аллен оказался наедине с Виталием в комнате, увешанной картами. «Как вы думаете, могу я сфотографировать эту карту?» - спросил Аллен. В своей неподражаемой форме Халтурин ответил: «Думаю ли я? Нет. Нерсесов (главный на базе) может думать. Я не думаю». Не удивительно, что советская система не сводила с него глаз. Это продолжалось до самого конца холодной войны. Только тогда Халтурин смог получить визу и приехать в США.

Виталий не сомневался, что находится под пристальным взглядом. В 1975-ом и я на себе почувствовал что такое – система, в которой он жил. Мой визит в Гарм должен был прерваться участием в международном совещании в Иркутске. Я собирался встретиться там с Полом Тапонье, вернуться на несколько дней в Гарм и затем отправиться вместе с ним в Афганистан. У Пола несколько этих дней, что я буду в Гарме, оказались свободными, и он зарезервировал туристическое путешествие по Средней Азии (но еще не заплатил за него). Это показалось мне не лучшим способом провести время. Я спросил его – а не хочет ли он на эти несколько дней между Иркутском и Афганистаном, приехать в Гарм. Нерсесов сказал, что для него это было бы хорошо. Тут кто-то спросил – а нужна ли виза? Нерсесов ответил – «конечно». Это было равносильно ответу «нет» на первый вопрос. Но мы решили попробовать. Задача добыть визу досталась Виталию.

В Иркутске я периодически справлялся относительно визы у представителей Интуриста на совещании. Сначала они отвечали в очень вежливом тоне, но из которого становилось ясно, что я слишком наивен полагая, что ко мне относятся с большим вниманием. Но к концу совещания они сказали: «Да, Пол получит визу». Но, по непонятным причинам, Пол не может лететь со мной прямо в Душанбе, а должен непременно поехать в свое запланированное (хотя и не оплаченное) туристическое путешествие, и в Душанбе приехать на день позже чем я. Когда он прибыл в Душанбе, его встретил некто, немедленно взял его паспорт, вписал туда номер визы (другой, чем у визы в СССР), пробормотав что-то невнятное о происхождении визы. Минуя Интурист, он посадил нас в машину и мы поехали прямо в Гарм.

Нам потом сказали, что мы «похитили» Пола. Ведь сотрудники Интуриста, хотя и знали, что Пол прилетел в самолете, но как-то упустили его. Когда мы с Полом прибыли в Гарм, Виталий был совершенно поражен, узнав, что у Пола есть виза. «Я ведь не смог ничего сделать, я пытался четыре дня – но не смог ничего...». Никто так и не объяснил нам, каким образом Пол получил визу.

После четырех дней сизифова труда Виталия, мы снова возложили на него наши проблемы. Мы с Полом рассчитывали через несколько дней вылететь из Ташкента в Кабул на самолете Афганской компании. Для этого надо было зарезервировать билеты из Гарма в Душанбе и из Душанбе в Ташкент. Пока наши гармские коллеги угощали Пола поездкой по району, я попытался закончить работу с Виталием, Таней и другими, но внезапно заболел – что-то вроде гриппа – и пролежал целый день. В конце дня Виталий пришел из гармского аэропорта и сказал, что моя болезнь – это не единственное препятствие закончить нашу работу. Наш рейс афганским самолетом отменен и нам надо лететь Аэрофлотом, на день раньше.

Надо сказать, что в 1973, собираясь лететь в Гарм, я читал отчеты тех, кто раньше бывал в СССР. В одном таком отчете, который написал Warren Hamilton, утверждалось, что Аэрофлот или Интурист иногда лгут иностранцам, принуждая их лететь Аэрофлотом. Я сказал об этом Виталию, но он решил, что в это трудно поверить – очень уж циничной показалась ему эта идея. Но Виталий есть Виталий - и он вернулся на следующий день в аэропорт, чтоб проверить сведения об отмене нашего рейса. Вернулся и объявил: «Нет, рейс не отменен, но мест в нем нет, так что придется все-таки лететь Аэрофлотом, днем раньше». Что делать – пришлось согласиться и мы больше не пытались сопротивляться.

Втроем улетели в Душанбе и затем в Ташкент. А там? Там Виталий помахал нам на прощанье, а Пол, я и только 15 других пассажиров вошли на борт афганского самолета, в котором было более 100 мест. Так что у нас с Полом было по шесть сидений на каждого, и мы могли двигаться взад-вперед, вправо-влево и смотреть в оба окна. Мы никогда потом не обсуждали это с Виталием, но как никогда раньше, я увидел в этом случай типичный пример того, как ведет себя советская система.

Ну, и наконец, в 1977, когда я уезжал из Гарма, мне сказали, что Виталий будет в составе делегации советских сейсмологов, которая зимой посетит СШ. Он должен был прилететь в понедельник – но в пятницу мы получили сообщение, что он не приедет. КГБ (или какой-то его эквивалент) решило, видимо, что это слишком большой риск.

Я уже был сыт этими советскими штучками и перестал работать в Гарме.

Я виделся с Таней в Москве в 1987 году по дороге из Иркутска на другое совещание, и потом в 1990, когда она приезжала в США. С искоркой в глазах она сказала, что у Виталия, наконец, есть сын. С Виталием мы встретились в Талгаре в 1992, после 15-летнего перерыва. Виталий был все тот же. Его сыну Ване (Ивану Витальевичу Халтурину) было 9 лет. Копия Виталия, с длинными ногами, большими ушами и с искрой в глазах.

Все наши следующие встречи были в США – у него дома в Таппане (Нью Йорк), В Фалмоусе, Массачусетсе, в Колорадо, когда мы вчетвером: Виталий, Таня, Сара и я совершили путешествие из Болдера к Гранд Каньону и назад, через Скалистые горы, арки, замки, дюны, каньон, Меса Верде. Физически он был уже не тот: его сердце было сильно повреждено в результате инфаркта в 1990, но дух его был живой как всегда.

Когда мы ехали с ним по пустыне Американского Юго-запада, он казался нам с Сарой большим, 78-летним ребенком в самом большом кондитерском магазине мира.

Как сказал Владимир Набоков, «любознательность – это непокорность в самой чистой форме». Когда я думаю об этих словах, я сразу вспоминаю Виталия.
Последний раз мы увиделись в нынешнем, 2007 году в Пало Алто.
Peter Molnar
май 2007


MARIE ARROWSHMIT
Los Alamos National Laboratory

В 2004 году группа американцев прbехала в Кузбасс познакомиться в взрывной техникой при добыче угля. Marie - одна из них



Хочу рассказать одну историю про Виталия.
Я и мой муж благодарны Виталию за то что он подтолкнул нас друг к другу.

Это было во время нашего путешествия в Россию в 2004, моего первого заграничного путешествия. Я была членом группы, состоявшей из аспиранта (меня), моего руководителя, а также профессора и пост-доктора Стивена из другого университета. Виталий был с нами во время долгого путешествия в Новосибирск. Ему пришлось быть переводчиком и поддерживать контакты с учеными местного университета.

Наше путешествие проходило хорошо. В научных дискуссиях участвовали наши профессоры, а мы со Стивеном проводили это время вдвоем, осматривая университет. Виталий должно быть заметил, что в мы проводим все время вместе. Я поняла это, когда произошел странный случай.

Мы уехали из Новосибирска и должны были в другом городе поселиться в гостиницу и встретиться там с другой группой ученых. Процесс переселения происходил с какими-то сложностями, мы и раньше с этим встречались, и Виталий взял дело в свои руки. В момент, когда Стивен и я должны были получить в гостинице номера, Виталий с видом заговорщика кивнул на нас и тихонько, с улыбкой, сказал что-то регистраторше. Она хихикнула в ответ и кивнула. Нечего и говорить, что мы слегка забеспокоились.

Получилв ключи, мы отправились в наши номера. Все остальные оказались на первом этаже. Все - кроме Стивена и меня. Наши номера оказались на самом верхнем этаже. Когда мы сделали несколько рейсов вверх и вниз с нашим багажом, то обнаружили, что в этой части гостиницы не было никого кроме нас. Весь этаж был совершенно свободен. Тут были только мы. Мало того - наши номера были рядом.

Через год мы поженились, и я с нежностью вспоминаю Виталия который помог нам своими хитростями с гостиничными номерами. Я особенно благодарна ему за то, что он выбрал для меня большой номер с довольно маленькой гостиной, но с удобной большой ванной. Стивен шутливо ворчал, что его гостиная – размером с коробку для ботинок. И шутил, что так Виталий подтолкнул его в более приятное помещение.


STEVE ROECKER

......Вспоминаю. как я в первый раз встретился с ним, это было в Гарме в 1976 году. В первый же день он позвал меня и мы с ним пошли в горы. Во время долгого пути он рассказывал мне о Таджикистане, его чудесах. Было уже поздно. Мы остались на ночь в кишлаке, в таджикской семье, и вернулись на следующий день.
Это произвело на меня огромное впечатление. Большой человек и большой ученый был очень рад провести день с молодым неопытным парнем и показать ему, что значит быть приветливым и доброжелательным, даже с незнакомыми.
......Он учил меня критически смотреть на вещи. Мы провели несколько ночей на кухне, разговаривая обо всем на свете – о жизни, о политике. Он интересовался моими представлениями и спрашивал, почему я думаю так, а не иначе. Это был один из самых важных уроков, какие я получил. До сих пор бывает, когда я работаю над чем-нибудь – слышу его голос: «а откуда ты это знаешь?»


Добавить отзыв

Ваше имя:
Ваш email:
Ваш отзыв:
Введите число, изображенное на картинке:

Все отзывы

Последние отзывы:
Фотогалерея

(c) 2008-2012. Контактная информация