Главная
Новости
Ссылки
Гостевая книга
Контакты
Семейная мозаика

Ольга Халтурина ЛЮБОВНЫЕ ИСТОРИИ

ЛЮБОВЬ В ГОРАХ

Я тогда только-только окончила престижную английскую спецшколу в Москве, но провалила экзамены в Полиграфический институт, и ветер свободы вскружил мне голову. Захотелось романтики, и я решила немного подзаработать денег и посмотреть мир – наняться куда-нибудь в далекую экспедицию. (Тогда еще не было возможности ездить заграницу). Родители у меня работали в то время в одном из геологических институтов, и им не стоило большого труда пристроить меня коллектором в геологическую партию, отправлявшуюся на Памир, на поиски каких-то полезных, но при этом очень редких ископаемых.
Я мало что понимала в геологии и тем более - в приготовлении пищи в полевых условиях, была довольно избалованной и взбалмошной девицей. Учитывая все эти обстоятельства, зачислили меня в отряд к нашему хорошему знакомому, в надежде, что он за мной присмотрит - чтобы не случилось чего с ребёнком. К отъезду я готовилась тщательно – всё-таки, первое такое дальнее и вполне самостоятельное путешествие.
До определенного момента все было в порядке, все чинно, мирно. Взрослые дяденьки меня опекали, (я была единственной женщиной в этом небольшом коллективе). Геологи уходили в партии группами по два человека, и в лагере всегда кто-то со мной оставался.
Лагерь разбили высоко в горах, хорошо были видны вечные снежники. Руководитель отряда, по моим тогдашним представлениям, был довольно некрасивым, пожилым, лет около сорока. Невысокий, в очках, серьезный и всегда немного грустный. В общем, такой, каких я терпеть не могла. Мне тогда нравились мужчины крупные, черноглазые, шумные и темпераментные. Один похожий кудрявый красавчик как раз и был в нашем отряде. Рабочий и, как я потом узнала, недавно из заключения: убил кого-то по пьяному делу. Но я этого не знала, а лицо у него было довольно симпатичное, всегда улыбающееся.
Через пару недель он уже не давал мне проходу, всё пытался ущипнуть за пухлую попку, сказать что-нибудь, от чего мои детские щеки розовели нещадно. Надо сказать, что я девушкой была очень даже пухлой, красоты своей не понимала и стеснялась "чрезвычайно рельефных форм", и в то, что могу нравиться мужчинам, не верила, хотя сейчас понимаю, что это было далеко не так...
Пожаловаться начальнику я сначала постеснялась. Просто решила избегать с Валерием встреч наедине, тем более что он мне на самом деле очень нравился, но воспитание не позволяло заводить шашни, тем более на работе. И вот, однажды так получилось, что в лагере мы остались с ним вдвоём, а все остальные ушли в двухдневный маршрут на далёкую штольню… Я сначала хотела попросить начальника не оставлять меня одну с ним, но потом мне показалось это неудобно, вот, мол, маменькина доченька, испугалась. Тем более, что никто и не догадывался о его ко мне приставаниях. Все знали, что дети сотрудников в экспедициях - табу, так было принято испокон веку в геологических партиях этого института.
У каждого члена экспедиции обязательно было какое-то оружие - у мужиков какие-то ружья, у меня же была ракетница с пятью патронами, и я решила: если что - буду стрелять. Понимаете, мне тогда было только 17 лет, я была ужасно наивна и глупа…
Утром я покормила народ завтраком, и они ушли. Я же занялась своим обычным делом - посудой, продуктами, уборкой палаток, стиркой, ну и рисованием графиков. Валера, так звали этого чернявого мужичка, спал в своей палатке - вечером, кажется, перебрал лишнего, что часто случается в геологических экспедициях с рабочими, да и не только с ними. Около часу дня я услышала, что к лагерю кто-то поднимается по ущелью: были слышны крики и понукание лошадей по-таджикски. Я, быстренько проверив, на месте ли моя ракетница, вышла из палатки и стала смотреть - кто же там идет, и много ли народу. Местное население обычно вполне дружелюбно относилось к московским геологам - заходило на огонек попросить керосину или спичек, или просто поболтать о том о сём с московскими “начальниками” - как всех геологов называли местные.
Оказалось, что по горной тропе, ведущей к нам в лагерь, поднимается довольно много народу на лошадях. Перепугалась и побежала будить Валеру – всё же мужик и вообще полно имущества казенного, кто их знает, кто это идет. Зайдя в палатку, я с ужасом увидела, что там никого нет. Но делать нечего. Паниковать нельзя. Действовать надо спокойно и уверенно, как будто в лагере есть мужчина. Поставила чайник, достала хлеб, сахар, изюм, чтобы принять гостей по всем правилам восточного гостеприимства. И вот вижу, что к лагерю приближаются пятеро молодых красивых джигитов на конях.
Я вышла им навстречу и говорю пару известных мне приветствий на местном языке. Обязательной фразой вежливости - «Чой мехри?» - пригласила их к столу. Эти ребята явно ожидали увидеть, кого-нибудь посерьезней, чем семнадцатилетняя пышная девица с двумя хвостиками на голове по тогдашней моде. Хорошо, хоть я успела переодеться, и не встретила их в коротеньких шортах и едва прикрывающем пышную грудь купальном лифчике. Был бы мне тогда конец. А так, они только смотрели на меня горящими глазами и что-то всё говорили, говорили, говорили, причём, все одновременно. Наконец, один маленький, выглядевший старше других, взял дело в свои руки и на ломанном, но вполне понятном языке стал говорить, что один «москва» сидит чайхана кишлак водка кушает и ружье стреляет. «Ну, дела!» подумала я. «Что же теперь делать? Ребята на маршруте, а Валерка, видимо, вчера, никому не сказавши, ушёл вниз, ну и надрался еще. Вот беда, как я одна со всем этим справлюсь?»
Ну, делать нечего, надо Валерку забирать, мужиков спроваживать, одним словом, налаживать ситуацию… Я зашла в палатку начальника, сделала вид, что с ним поговорила и объявила джигитам, что, мол, Главный болен, ехать не может, меня посылает, но просит одного из гостей остаться на всякий случай. Приплела ещё что-то о неожиданной болезни Главного и о том, что беспокоить его никак нельзя. Они согласились. Один из джигитов остался, дал мне своего коня, и мы стали спускаться вниз в кишлак - забирать буянившего рабочего. Только молодость способна на такое – на коне то я сидела первый раз в жизни! Поверить в это все трудно, но это - истинная правда!
Как уж я не свалилась с лошади, один аллах ведает!
Но, когда мы подъехали к чайхане, Валерка уже благополучно спал мертвецким сном, и рядом с ним сидел вызванный из района молоденький милиционер, с помощью которого мы доставили Валерку в лагерь. Охраняющий лагерь джигит, передал мне дежурство, сказав при этом: «А начальник совсем больной - все спит и спит, надо мулло звать».
Когда вернулись из маршрута ребята, Валерка был уже почти что трезв, умыт, побрит и вполне приличен. Я долго думала, надо ли рассказывать об этом происшествии начальнику – ведь у Ва-лерки будут неприятности, могут вышибить из партии, но всё же серьезность ситуации вынудила меня это сделать и вечером я постучалась в палатку к начальнику нашего отряда. Он сидел на

раскладушке и что-то писал в полевом дневнике. В палатке было довольно тесно, и я присела рядом с ним. Промямлив, что, мол, вот есть разговор - серьёзный, не знаю, как начать и т.п., я все же приступила к подробному отчету о происшествии. Он смотрел на меня внимательно и удивленно. Когда я стала рассказывать, как додумалась изобразить его больным, он расхохотался, и я неожиданно увидела, что это очень симпатичный, живой и веселый человек и не такой уж и старый. Мы долго с ним сидели в палатке, пили чай и обсуждали сложившуюся ситуацию. Я вдруг испытала к нему такое доверие и симпатию, что уже безо всякого страха рассказала и о приставании нравящегося мне Валерки, и о своих сомнениях, рассказывать или нет об этом ему, и даже призналась, что он мне поначалу совсем не понравился, а теперь вот стал, как родной.
Было уже далеко за полночь и, в конце концов, он выпроводил меня из своей палатки и прово-дил до моей, стоящей несколько на отшибе, около большой общественной, где была расположена кухня. Вы знаете, что такое ясная летняя ночь на высоте больше двух с половиной тысяч метров над уровнем моря? Это огромные, низко висящие звезды, чистейший, как родниковая вода, воздух с запахом вечного снега и альпийских лугов, одним словом, сплошная романтика. И вдруг оказалось, что мы давно прошли мою палатку и стоим, плечо к плечу, и смотрим на блестящую внизу ущелья реку. Он мне читал стихи, рассказывал про свое трудное военное детство, про свою первую любовь. Одним словом, мы просидели там до рассвета и только тогда, поняв, что мне скоро пора вставать и готовить завтрак для народа, мы разомкнули руки и разошлись по своим палаткам.
Весь день я находилась в страшном возбуждении. Со мной еще ни разу ничего похожего не происходило. Общалась я в основном с мальчишками своего возраста, и мне всегда было с ними скучно. Тем более, приходилось принимать их неумелые ухаживания и увертываться от их противных слюнявых поцелуев. А здесь этот человек, которого я знала давно, наверное, почти с самого детства, и бывший для меня всегда чужим и скучным дядькой, вдруг оказался таким милым, таким интересным и понимающим меня с полуслова, что я даже растерялась.
Этот день был выходным, маршрутов не было. Все были в лагере – занимались постирушкой, уборкой, баней и прочими делами, столь необходимыми в полевых условиях. Кто бывал в экспедициях, тот знает, что самые прекрасные часы – это вечерние посиделки с гитарой у костра. И в этот день, все чистые и стиранные, некоторые даже бритые, и все немного пьяные, сидели долго и пели прекрасные геологические и туристические песни. Мой старший друг в этот вечер был как-то по-особенному прекрасен, разговорчив и улыбчив. Все засиделись далеко за полночь, но постепенно стали расходиться. Мы остались у костра вдвоем - я потихоньку убирала посуду, прятала остатки еды во вьючник, а Николай Иванович сидел у догорающего костра и тихонько перебирал струны гитары. Закончив уборку, я присела с ним рядом. Он вдруг обнял меня за плечи, прижал к себе и стал нежно целовать меня за ушком, тихонько приговаривая: «Девочка, милая, милая моя девочка…». Я растерялась, умом понимая, что надо это прекратить, но тело не повиновалось и сладкое тепло его поцелуев кружило голову. Так это началось.
В следующую же ночь я оказалась у него в палатке, где на узкой раскладушке, шепча и прикладывая палец к губам (ведь это была палатка, а в пяти метрах от неё стояли палатки рабочих и геологов!!!), призывая друг друга к благоразумию и тишине, мы, не знаю, как правильно выразиться…. Одним словом, я распростилась со своей невинностью и, скажу вам честно, с большим удовольствием и охотой.
Рано-рано утром, обалдев от необыкновенных ощущений, и несколько пришибленная таким ходом событий, я приступила к своим обязанностям на кухне. За завтраком Николай был серьезен, немного суров и сдержан. И вообще, чувствовалось за столом, что что-то не так. Рабочие то глазели на меня, не отрываясь, то наоборот, отворачивались. Видимо, многие разгадали нашу тайну.

После завтрака, как всегда, была недолгая планерка. В этот же день был вызван на серьезный разговор и Валерка. Николай Иванович распекал его, наверное, часа полтора, и мой неудавшийся ухажер, теперь уже казавшийся мне страшным и грубым, с кислой миной на лице отправился на самые тяжелые работы.
Так и потекли наши рабочие денечки и прекрасные, потрясающие ночи. Иногда к вечеру мы ухо-дили далеко от лагеря, находили мягкие, уютные, далекие от лагеря местечки и просиживали, или, честнее сказать, пролёживали там почти до самого утра. Хитрый Николай припрятал в рас-щелине спальный мешок, и его нам вполне хватало на двоих. Он, кстати сказать, был мужчина очень щупленький и меньше меня ростом, но всё это не имело никакого значения, особенно, когда его губы касались мочки моего уха, и он напевал: «Девочка, моя девочка…».
Но всё кончается. Кончилось и лето, пора было возвращаться домой. Мы ни разу не говорили о будущем, да его и не могло быть – нашего общего будущего. У Николая была жена и двое детей, один из которых в то время был совсем ещё малюткой. Последнюю ночь перед возвращением в город мы провели в своем тайном убежище, в пещере на горе в полукилометре от лагеря. Ночь была сладкая, но ужасно грустная, он все целовал и целовал меня, и всё напевал и напевал мне любимую песенку. Под утро я разревелась, и мы долго разговаривали, решив всё же, что ни в коем случае продолжения не будет, и мы должны забыть всё это как прекрасный, но несбыточный сон.
И действительно, в городе Николай снова превратился в скучного, занудного дядьку, всё время бурчащего и препирающегося со своей тощей и злющей женой, нелюдимого и мало симпатичного, то есть стал именно таким, каким я его и помнила.
На следующий год я поступила в институт, завертелась в вихре новой студенческой жизни, и мы практически перестали встречаться. Но однажды, на каком-то юбилее, когда праздник был ещё в самом разгаре, я потихоньку прошмыгнула в коридор и стала искать свое пальто, что бы сбежать с этого унылого праздника взрослых. И вдруг я попала в теплые руки Николая, и он, жарко и нежно целуя меня в шею, зашептал такие безумные, такие горячие слова, что всё прошлое всколыхнулось во мне, и я прижалась к нему всем своим уже взрослым телом.
Конечно, я была глупая и молодая, но не настолько, чтобы встречаться с ним снова...
И вот прошло много лет, я была уже замужем и ждала ребенка, когда однажды он позвонил и сказал: «Девочка моя, нам надо встретиться и поговорить». Я не сразу поняла, кто это, и о чём, собственно, может идти речь. Но он настоял, сказав, что они уезжают навсегда, далеко и встре-титься нам надо обязательно.
Я пришла в назначенное для встречи кафе на Тверском бульваре, и увидела совершенно седого, сильно постаревшего, маленького и щупленького очкарика, сидевшего за столиком, и с волнением глядевшего на входную дверь. Когда он меня увидел, его лицо преобразилось, он улыбнулся и стал похож на тогдашнего – веселого и ласкового, первого в моей жизни любовни-ка.
Мы сидели с ним и долго разговаривали обо всем, я рассказала ему о своем муже, о том, как мы с ним познакомились, про свою работу, про ремонт в квартире и прочую ерунду. Он сидел и слушал меня, улыбаясь и держа за руку. Действительно, они с женой уезжали из страны навсегда.
Через два дня после их отъезда я получила небольшую бандероль. В обратном адресе стояло его имя и «город Москва – проездом». Когда я открыла этот пакет, оттуда высыпались несколько де-сятков писем - это были его письма ко мне. И стихи, много-много стихов…
WWW.RBBW.RU 2002, № 3


«МАЛЕНЬКАЯ КУПАЛЬЩИЦА»

Он был старше меня лет на двадцать, маленький, круглый, лысый, вечно заросший трехдневной щетиной, какой-то неухоженный, бомжеватого, как сейчас бы сказали, вида, - но при этом тонкий, умный, проницательный и очень глубокий человек.
Как всякие настоящие встречи, эта произошла случайно: моя подруга, гордая осетинская красотка, поведала мне, что в нее влюбился художник - задаривает картинами и предлагает ей свое сердце (но не руку - она у него была занята, даже обе: умница жена и маленькая дочь). Картины Галка брала, а все остальное отвергла. И вот однажды мы с ней пришли в длинную, темную мастерскую в недрах старых домов Вороньей слободки. Зачем подружка меня притащила, я не знаю. Но больше со своими приятелями и поклонниками она меня не знакомила, а до этого случая, видимо, держала в подругах для оттенения своей худой восточной красоты. Я же в молодости была упитана, краснощека и простодушна до полного идиотизма. Кроме всего прочего, считала себя девушкой возвышенной, любила искусство, рисовала абстрактные картинки и обожала живопись. Мне хотелось познакомиться с настоящим художником и я готовилась увидеть широкоплечего бородатого красавца как в кино: в шарфе и с трубкой.
При взгляде на серые, с осыпающейся штукатуркой стены, на грязное огромное окно, практически не пропускающее света, на тусклую лампу в высоте сводчатого потолка, моя романтическая настроенность пропала, и я наконец заметила Его, сидящего на узкой лавке у круглого чурбанчика, заменяющего стол. Как я уже сказала, был он вовсе не похож на художника, какими я их представляла - небожителя и красавца. Предо мной сидел уставший рабочий с пятнами красок на руках и рубахе и смотрел на нас с несколько озадаченной усмешкой. Картинку мы представляли забавную: я - толстая, голубоглазая и светловолосая скромная мышка, без косметики и украшений и моя подруга Галка - высокая, надменная, худая горбоносая кавказская царевна в шикарных серебряных серьгах и браслетах. Александр - так звали художника - долго смотрел на нас внимательным зорким взглядом, потом негромко расхохотался и сказал, что обязательно напишет наш двойной портрет - ночь и день, так, кажется, он хотел его назвать.
Мы расселись на узкой лавчонке, и Александр заварил чай в граненых стаканах. Постепенно привыкая к полумраку и начиная ориентироваться в незнакомой обстановке, я, отхлебывая потихоньку горячий крепчайший чай, разглядывала стены, увешанные картинами. Галка болтала с художником. Как всегда, она умело вела беседу, кокетничала во всю, но при этом оставалась гордой, холодной и недоступной... Как ей это удавалось, мне было не ясно. Мне же разговоры с мужчинами, тем более мало знакомыми, или взрослыми, или очень красивыми, давались трудно - я краснела, бледнела, заикалась и говорила всякие глупости, поэтому чаще в компаниях предпочитала отмалчиваться, сидя в уголке и прислушивалась к разговорам других. Так и теперь - сидела на лавочке, попивала чаек и разглядывала картины. Были они неяркие, небольших размеров, еще без рам, натянутые на простые подрамники, висели косо и небрежно - бесконечные купальщицы, русалки, толстые деревенские девки.
Поскольку в мастерской было сумрачно, я поднялась и стала ходить и смотреть. Не могу сказать, что картины понравились мне сразу - нет, я не всегда даже понимала, что на них написано, где кончается лес и начинается пышная юбка всадницы, куда пропал хвост русалки, почему у собаки - а я вижу, что это собака, что она бежит изо всех сил, подняв хвост трубой - только две ноги… Но при всем при этом герои картин были живые и трепетные. Я так засмотрелась, залюбовалась пышногрудой Аленушкой, застывшей у пруда в ожидании братца, что и не заметила, как Александр стал позади меня. Я почувствовала на себе его взгляд и обернулась с растерянной улыбкой. Он продолжал смотреть на меня пристально и внимательно. Галка что-то щебетала про высокое искусство, глупых мужчин и прочее, а мы стояли у стены и смотрели друг на друга. Взгляд у него резкий, глубокий - не знаю даже, как еще его описать - оценивающий и пронзительный. Несмотря на то, что я выше на целую голову, Он смотрел свысока. От этого взгляда у меня что-то перевернулось в груди, и я почувствовала, как краска заливает лицо, холодеет сердце, что он мне нравится, притягивает, и, если можно так сказать - завораживает. В замешательстве я отвела глаза и села на лавочку. Все остальное время я просидела без слов и, когда Галка собралась идти, поспешила удалиться тоже.
Прошло месяца два или три, и вот как-то вечером зазвонил телефон, и хрипловатый мужской голос сказал: "Привет, красотка!", и я сразу поняла, что это Александр, и опять, теперь уже только от его голоса, у меня перехватило дыхание, и я почувствовала, как краснеют щеки. И тут он говорит: "Ну что ты опять краснеешь, как девочка, честное слово". Я ужасно рассердилась и хотела положить трубку, но он заговорил со мной просто и по-деловому - предложил приехать к нему в мастерскую завтра с утра - позировать для картины. Наутро я быстренько собралась и поехала, почему-то совершенно не волнуясь - как будто еду к близкому и хорошо знакомому человеку. Долго блуждая в грязных задворках ГУМа в поисках входа в мастерскую, я пыталась вспомнить лицо художника, но образ растворился, и я только чувствовала на себе его взгляд.
Наконец я увидела знакомое высокое окно и потихоньку постучала. Никто не открыл, и я стояла, сердито толкая дверь то кулачком, то носком сапога. В какой-то момент я даже решила уйти - развернулась и уже сделала несколько шагов, но тут увидела Александра - он шел по противоположной стороне улицы, вернее катился как колобок, быстрой семенящей походкой, в старом клетчатом пиджаке, из кармана которого выглядывала бутылка, как потом оказалось, дорогущего коньяка. В левой руке на указательном пальце висела рыжая авоська (настоящая, из прежней жизни, теперь такие бывают только в кино), с классическим набором - бутылка кефира, батон и еще какие-то свертки в серой замасленной бумаге. Правой рукой он делал мне приветственные округлые жесты, обозначающие одновременно и "Привет" и "Давай назад".
- Слушай, тут такое дело, - вместо "здравствуй" сказал он. - Сейчас французики привалят, картинки смотреть. Вот накупил им докторской колбасы в ГУМЕ, авось не отравятся. Эх, жаль, поломали они нашу любовь, верно ведь? - и как-то по-глупому, снизу вверх, и неласково ущипнул меня за щеку. Я обалдела от неожиданности, и со словами "отстань, метр с кепкой", хлопнула его по пальцам. Александр вытаращил на меня глаза, замер с поднятой вверх рукой, а потом засмеялся, почти не открывая рта, одними глазами: - "Ох, ну и весело нам будет с тобой, красотка, - сказал он, - давай, заходи, французов-то надо встречать". Как ни странно, я не обиделась, наоборот, мне было смешно и приятно, я даже чувствовала на щеке его прикосновение. До этого дня никто меня красоткой не называл, за щеку не щипал и все мои любовные похождения ограничивались прошлогодней бестолковой потерей невинности, вспоминать о чем мне совершенно не хотелось.
Гости запаздывали, и мы успели выпить немного коньяка, когда за окном послышалась французская речь. Александр открыл дверь: на пороге, внеся в мастерскую удивительный запах терпких чуть слышных духов, стояла стройная мадам лет шестидесяти, в светло-розовом тонком шерстяном пальто и соболиной горжеткой, перекинутой через плечо. Ее спутники, два холеных высоких красавца, с некоторым удивлением оглядели помещение, под руку подвели даму к низенькой скамеечке у окна и аккуратно посадили. Они были похожи на племянников в ожидании наследства. Я же сидела в уголке и смотрела на картины, которые выставлял перед богатой француженкой художник. Серые городские пейзажи с мертвыми, глухими стенами, толпы озабоченных людей, понурые кони, мужики с бутылками и мешками сменялись гордыми всадницами, нежными розовыми купальщицами, страстными любовниками, приютившимися на нежной зеленой полянке, большегрудые и широкозадые русалки соблазняли полупьяных хилых мужиков...

Что могла понять в этих картинках строгая французская мадам с тонкой пахучей сигареткой в ухоженных пальцах? Что видела она на этих тяжелых полотнах, где холмики красок преобразовывались в странную русскую жизнь, полную печали и безнадежности? Однако вскоре несколько вещей уже были отобраны заморской дивой и стояли в сторонке.
Часа через полтора, допивая коньяк из граненого стакана, закусывая его ГУМовским копеечным пирожком, французская дама собралась уходить. Крепкие племянники, подхватив под мышку по паре картин, упакованных в газету с портретами вечно живых вождей, с несколько брезгливым ожиданием наблюдали поиск горжетки, незаметно исчезнувшей с узкого плеча дамы. Выждав некоторое время, я наконец, сжалилась, и вытянула соболиную шкурку из-под низкой скамейки, на которой мы сидели. До этого я с любопытством наблюдала, как она потихоньку сползала с плеча и утопала в ворохе старых газет, в расселине между стеной и батареей парового отопления.
Выпроводив гостей и небрежно засунув в карман полученные денежки, Александр уселся на свое любимое место и разлил оставшийся коньяк по стаканам. "Ну что ж, на краски и выпивку сегодня мы заработали - пора и за дело". Он долго и пристально смотрел мне в лицо, затем попросил встать, повернуться, снова сесть, велел снять пиджак, и я осталась в легкой полупрозрачной блузке, поворачивал меня так и эдак, держа цепкими пальцами за подбородок. Потом, рассмеявшись, сказал: "Ну как ни крути, со всех сторон, все одно - красавица! Садись как тебе удобно, будем работать". Он рисовал без перерыва больше часа, время от времени бросая на меня быстрый взгляд, резкими движениями делая набросок за наброском на восьмушках ватманского листа. "Ну что, на сегодня хватит. Я понял, что мы будем делать, маленькая купальщица. Приходи завтра с утра".
Да, - подумала я, - кажется, влипла. Купальщица - значит нагишом позировать. Интересно, он даже и не спросил меня, согласна ли я…. Не уверена, что я к этому готова. А насчет «маленькой» - это вообще смешно, давно никто не называл меня маленькой, как-то не шло это имя к моему круглому лицу и большому полному телу. Кажется, Александр ни на минуту не сомневался, что я приду. Я же решила подумать, надо мне это или нет.
Тем не менее, на следующее утро я собиралась, как на свидание: надела самую свою красивую и яркую блузку и темно-зеленую широкую юбку, присланную американскими родственниками, и даже накрасила губы, что обычно делала крайне редко и только под давлением подружек…

Через двадцать пять лет, придя с мужем на выставку работ вновь избранных академиков Академии Художеств, я с нежностью любовалась на прекрасную и скандально знаменитую серию "Маленьких купальщиц". В свое время много было домыслов о "Пышной Музе художника", но я-то точно знала, чьи это упругие розовые бедра и не в меру пышные белые груди не давали покоя тогдашнему Худсовету...
WWW.RBBW.ru, 2003, № 5


ТЕЛЕГРАММУ Я ПОЛУЧИЛА ПОЗДНО ВЕЧЕРОМ

Мой отец тяжело заболел, и надо было срочно ехать.
Родители жили в дальнем горном поселке, и добираться до них приходилось на перекладных: сначала самолетом часа три, затем, если повезет с погодой, то на рейсовом автобусе по горной дороге через перевал, а там пешком километра два, или ждать местных жителей с телегой, если везешь большой груз. Я позвонила на работу и попросила оформить мне отпуск. Прибыв рано утром в аэропорт, я сумела улететь первым же рейсом. В полете я думала о родителях, ругала себя, что так редко к ним приезжаю… Была я в родном поселке последний раз 2 года назад, перед тем, как уехать с мужем в Мексику. И после возвращения все собиралась и собиралась навестить стариков, но всё что-то мешало.
Рейсовые автобусы в этот день были отменены – накануне прошли сильные дожди, и была опасность селевых потоков и оползней. Я стояла на автовокзале в отчаянии, ведь я везла отцу лекарства, которые могут повернуть течение его болезни, и принимать их надо срочно. Надежд уехать не было никаких. Только я собралась уходить, чтобы найти себе пристанище на ночь, как около меня остановилась белая «Волга» и водитель спросил: –«Девушка, куда поедем?» Городок этот небольшой - от края до края пешком за час дойдешь, до гостиницы же вообще рукой подать и я покачала в ответ головой, что, мол, нет, и поплелась в строну центра. Через некоторое время я заметила, что белая «Волга» медленно едет рядом. Я посмотрела на водителя. Он улыбался и махал мне рукой, снова предлагая подвести. У него было широкоскулое, загорелое лицо и веселые глаза. «Садись, садись, довезу до гостиницы бесплатно, все равно по пути», - сказал он. Я была уставшей, расстроенной, с тяжелой сумкой – кроме лекарств везла еще родителям и друзьям заморские подарки. «Ну, пусть подвезет, раз так улыбается», - подумала я, и села в машину. Если бы я знала, как это изменит мою жизнь…
«Павел. Прошу любить и жаловать», - открывая дверцу, представился водитель. Что-то знакомое промелькнуло в его улыбке, я не секунду задумалась – кто это, может быть, мы знакомы, а я его просто не узнаю? Но так и не вспомнила. Мы разговорились, я рассказала, что мне нужно в Снежный, что отец заболел, и я везу лекарство, а туда попасть не могу. Павел внимательно слушал, потом говорит: «Да, дорога на Снежный во время ливней не безопасна, и если были дожди, то по Голубому берегу автобусу точно не пробраться… Но подожди, мы чего нибудь придумаем, а пока пойдем-ка поедим». Он остановил машину около кафе «Сказка». Когда-то давно, когда я была маленькой девочкой, мы с отцом приезжая в город, всегда заходили в это кафе полакомиться мороженным.
Я безропотно последовала за Павлом, и мы выбрали столик на двоих у окна. К нам сразу подбежала симпатичная официантка: «Здравствуйте, Павел Викторович, что будете заказывать?» По тому, как засуетились и забегали официантки, я поняла, что спутник мой человек известный, серьезный и последние искры тревоги исчезли. Мы вкусно и с удовольствием пообедали, потом Павел стал звонить каким-то людям, узнавать ситуацию на дороге, планы автобусного ведомства на завтра, затем сказал: «Ну что ж, хорошо. Едем в Снежный». «Как в Снежный?» - удивилась я. «Не будет автобусов ни завтра, ни послезавтра», - ответил Павел, - «там на дороге завал, бульдозеры расчищают, а для автобусов вообще путь закрыт. Так что попробуем на Волге, больше шансов». От него шла такая сила и уверенность, что сопротивляться было невозможно, и я согласилась. По дороге мы заехали в магазин, он купил провизии, и что самое удивительное - красивую белую розу на длинном стебле. Я удивилась, но промолчала.

Мы ехали и разговаривали так, ни о чем. Я ловила себя на мысли, что мне с этим совсем незнакомым человеком на удивление спокойно и уютно. Я рассказывала Павлу о Мексике, какая это удивительно красивая и загадочная страна. Мы с мужем за полтора года его работы там корреспондентом объездили почти всю территорию, побывали и на высокогорных озерах и в дальних индейских селениях. Однажды мы даже ходили с местными жителями собирать сок кактусов – из него делают местную водку – текилу.

Так за разговорами прошла половина пути. Дорога поднималась все выше и выше в гору. Стало очень холодно. Павел был одет в легкий пиджак, и мне показалось, что ему холодно. Я набросила на его плечи свою теплую куртку, а сама закуталась в шерстяной клетчатый плед, который везла в подарок отцу. Он не отказался, а только рассмеялся: «Вот ещё, в женской куртке я еще не ходил». Мы почти поднялись на перевал, и тут внезапно начался снегопад. Я чувствовала, что Павел нервничает, машина с трудом продвигалась вперед - дорога скользкая, видимости никакой, мотор как-то подозрительно урчит. Я замолчала и стала напряженно всматриваться вперед. Павел заметил, что я испуганно посматриваю в окна: «Ну не робей, красотка, доедем, все будет ОК!» Но через какое-то время раздался сухой стук, машина дернулась и остановилась…
Ситуация не из веселых - с чужим человеком, в горах, под снегопадам в сломанной машине. Я уже стала ругать себя за столь легкомысленный поступок. Павел вышел, открыл капот и стал копаться в моторе. Через некоторые время он вернулся. Лицо у него было расстроенное. «Плохо дело, красавица, сами не починимся, будем ждать», - мрачно сказал он. Снегопад прекратился и, как часто бывает в горах, облака быстро рассеялись и яркие холодные звезды рассыпались по небу. Мы сидели в машине и разговаривали, я вдруг стала рассказывать о своей не сладкой семейной жизни, о муже, который был, вообще-то, хорошим, спокойным человеком, но настоящей душевной близости у нас с ним давно уже было, а, может быть не было никогда…
Я приближалась к 30-ти летнему возрасту, и все чаще мечтала о ребенке. Муж не хотел иметь детей, говорил, что рано, что сначала надо много сделать, что-то обустроить, сколько-то там накопить, и это для меня было большим горем. Уговорить его я так и не смогла, и наши отношения ухудшались. Особенно остро я почувствовала свое одиночество в Мексике, где не работала, а была занята только домом и делами мужа. Павел слушал мой рассказ внимательно и понимающе кивал головой. В машине становилось всё холодней. Павел обнял меня за плечи и мы закутались в шерстяной плед, прижавшись друг к другу. Постепенно наш разговор утих и я, склонив голову к нему на плечо, уснула.
Вдруг сзади послышался шум мотора, Павел осторожно высвободил меня из своих объятий и вышел из машины. Из остановившегося КАМАЗа выпрыгнул водитель, и они о чем-то долго разговаривали. Было уже ранее утро, звезды померкли, небо постепенно стало светлеть. Павел велел мне выбираться из машины, взял мою тяжелую сумку и перенёс в просторную кабину КАМАЗа. Я была настолько сонной и уставшей, что без всякого размышления села в кабину, опустила голову на подушку сидения и уснула крепким сном.
Ровное гудение мотора вдруг прекратилось, и я проснулась. Открыв глаза, я увидела лицо незнакомого пожилого мужчины, который говорил мне, тряся за плечо: «Вставайте, просыпайтесь, приехали». Я оглянулась и увидела, что машина стоит около моего дома и навстречу из калитки выходит мама. Водитель помог перенести вещи в дом, но наотрез отказался от предлагаемого мамой завтрака и чая, сел в машину и уехал. И тут я с ужасом поняла, что я так ничего и не знаю о Павле, кто, откуда, почему он мне так помог, как я оказалась дома, и куда он делся.
Прибыла я к родителя вовремя, сразу же стала делать отцу уколы и дня через два ему стало лучше, кризис миновал и мы уже не боялись за его жизнь. Я все чаще и чаще вспоминала Павла, его, может быть, и некрасивое, но такое мужественное, спокойное и доброе лицо, веселые серые глаза. За волнениями о здоровье отца, я даже не успела рассказать маме о том, как я до них добралась. И вот как-то вечером, когда отец уснул, и мы с мамой сидели на кухне, я рассказала всю эту фантастическую историю.
Мама смотрела на меня широко открытыми глазами и удивленно качала головой, а потом спросила: «Ты что, дочка, так и не знаешь, кто это был?»
Отцу становилось лучше, отпуск мой подошел к концу, и мне пора было возвращаться.
За месяц, что я провела у родителей, мне стало абсолютно ясно, что нам с мужем все же пора расстаться, и я больше просто не смогу с ним жить. Сидя долгими ночами у кровати отца, я думала о своей жизни, о том, что у меня было все: неплохой, обеспеченный муж, престижная работа, квартира в хорошем зеленом районе Москвы. Но не было у меня самого главного – не было той теплоты и ласки, без которой не может быть счастья. И самое главное – я поняла, что очень хочу ребенка. Надо расстаться с мужем и не обманывать саму себя. Я твердо решила, что начну в Москве новую жизнь.
Обратная дорога в город прошла без приключений. Я сидела в автобусе и смотрела на такие знакомые с детства горы, на серую, то пропадающую, то появляющуюся ленту дороги, на голубую бурлящую воду реки. Когда мы проезжали перевал и то место, где остановилась и застряла белая «Волга» Павла, моё сердце предательски ёкнуло и я погрузилась в воспоминания об этой странной встрече. Не знаю, что было бы с моим отцом, если бы я не повстречала Павла, или не решилась бы поехать с ним. Даже думать об этом было страшно.
Мой самолет улетал поздно вечером, у меня оставалось еще много времени, я побродила по городу, а потом зашла в кафе. Народу было немного и столик, за которым мы сидели в прошлый раз, оказался свободным. У меня было странное ощущение надежды и грусти, прощания и ожидания. Я заказала легкий ужин, бокал сухого вина и сидела, погрузившись в мысли о жизни. Что я ждала, сидя за этим столиком? Что опять подъедет принц на белой «Волге» и увезёт меня от всех проблем? Да, наверно, я придумывала себе красивую сказку, что вот сейчас дверь откроется и появиться ОН – такой высокий, сероглазый, внимательный и надежный – настоящий мужчина, и я смогу хоть на мгновение, хоть иногда почувствовать себя слабой, но защищенной женщиной.
Близился вечер, пора было уходить, но я всё медлила. Мелькнула мысль спросить о Павле у официанток, но я не решилась, тем более, что работала другая смена, и мне неловко было обращаться к ним.
Неожиданно вместо счёта официантка подала мне небольшой продолговатый конверт и сказала, что это Павел Викторович просил мне передать. Я удивленно посмотрела на официантку и на письмо, лежащее на столе. Открыла конверт и с волнением стала читать его уверенный размашистый почерк.
«Милая Нина, - писал он, – прости что не смог, как обещал, сам доставить тебя к родителям, слишком сложная оказалась поломка. Я проторчал на перевале около полутора суток, пока дождался аварийки. Но я знаю, что добралась ты благополучно. Рад, что твой отец поправляется. Я звонил на телеграф, мне рассказали, что всё уже в порядке. Очень надеялся, что ты зайдешь сюда в кафе перед отлетом в Москву и очень хочу тебя видеть, но, к сожалению, я улетел в командировку в Сибирь и, когда вернусь в город не знаю. Нина, я оставляю тебе свой телефон и адрес, пожалуйста, напиши мне, я буду очень ждать. Не удивляйся, в порту, при регистрации, тебе дадут еще одно письмо от меня, я оставил его, на всякий случай, и там. Я не хочу тебя потерять.
Павел Гаркович.”
Письмо написано было три дня назад. Значит, всё это время он меня ждал.
При регистрации в аэропорту мне действительно дали еще одно письмо от Павла. Муж встретил меня и, глядя на этого человека, с которым прожила уже больше восьми лет, я думала, хватит ли сил у меня изменить свою жизнь, как я решила там, в Снежном.
Я написала Павлу несколько писем, но не отправляла – они казались мне то слишком жаркими, то слишком сухими и я никак не могла найти нужный тон.
С конце концов, я написала короткое письмо, где поблагодарила за помощь и просто оставила свой телефон. К тому времени я уже перебралась жить к своей подруге, уехавшей на полугодовую стажировку в Англию и оставившую на мое попечение квартиру и глупую таксу Глашу. Муж несколько раз пытался меня образумить, вернуть, приходил, звонил, уговаривал. Но я стала совершенно к нему равнодушна и на его уговоры не поддавалась. Я все чаще и чаще думала о Павле, вспоминала нашу единственную и такую романтичную ночь – в сломанной машине, в горах, при снегопаде. Я помнила, как нежно и крепко он обнимал мои плечи, как тепло и уютно быть с ним рядом. В моих мечтах эту ночь я переживала много раз и не всегда она была столь невинна. Я чувствовала, что как девчонка, всё больше и больше влюбляюсь в мечту. Прошло больше месяца, как я отправила письмо, но ни звонков, ни ответа так и не получила. Зима была в разгаре, приближался новый год. Наша фирма на две недели закрывалась на рождественские каникулы и я уже подумывала, а не поехать ли нам с Глашей куда-нибудь отдохнуть, развеяться, может быть тогда, наконец, выветрится у меня из головы эта смешная мечта…
Но однажды рано утром раздался звонок: «Нина? Жди меня, я у тебя буду часа через три».
У меня перехватило дыхание, сердце забилось, я ничего не могла сказать, только все повторяла : «Павел, это ты, Павел, где ты?»
И все же он появился неожиданно, с огромной еловой веткой, с капельками растаявшего снега на ней вместо игрушек…
Все две недели мы провели вместе, не расставаясь ни на час. Мы были счастливы, как бывают счастливы только в юности, мы любили друг друга жарко, исступленно, не отводя глаз друг от друга. Даже Новый год мы встретили не за столом у телевизора, как привыкла я за мои восемь благополучных замужних лет, а сидя на огромной кровати, завернувшись в одно одеяло, как там, на перевале.
Через месяц, ни на секунду не жалея, я оставила Москву и свою любимую престижную работу, и улетела к Павлу в Сибирь.
Я знаю, я уверена, что мы втроем будем счастливы. А может быть и вчетвером. Вдруг будет двойня?


МОЙ МИЛЫЙ ЖЕНИТСЯ

Мой милый женится, и я желаю ему счастья. Возможно, вы и не поверите, но это так…
Мы познакомились с ним год назад в Интернете. Он написал мне, а я ему. Пять-шесть писем, полученных за месяц нашей не бойкой переписки, тронули и согрели мое сердце искушенной читательницы грубоватой иронией и отсутствием в них ошибок, что так редко встретишь в виртуальном пространстве.

Место встречи изменить нельзя – и наше первое свидание состоялось у памятника Пушкину. Естественно, именно в этот вечер пошел проливной дождь и я, выходя из метро и пытаясь сладить с зонтиком, уже увидела ЕГО. Сердце замерло и ухнуло в пятки. Вполоборота, под мокрым Пушкиным, стоял мужчина моей мечты. Где же ты был раньше, лет двадцать назад, солнце мое!
Я сделала только одно движение в его сторону, как он тотчас поймал мой взгляд, и, подлетев ко мне всей своей двухметровой статью, по-хозяйски схватил за руку, закрыл своим зонтом и потащил. Кажется, я не успела и слова сказать, а наверно и не смогла. Мне было предложено на выбор два места – музей современного искусства или пивнушка. Естественно, я выбрала пивнушку, хорошо понимая, что ему-то хочется именно туда. Да и мне, с таким-то мужчиной... Большой, красивый, нос с благородной горбинкой, модная пятидневная щетина, седеющие виски и потрясающей красоты черные глаза и при этом обольстительная плавность движений, часто свойственная крупным людям. Я знаю по себе, страх разворотить все вокруг своим большим телом рождает эту пластику.
Через десять минут мы болтали с ним, как родные. Через полчаса я обнаружила у него только два недостатка – он не читал Пруста и явно любил выпить немного лишнего, вернее не любил, а выпивал, так, по дружбе, за компанию. Все остальное было потрясающе. Мне нравилась его глупая кожаная курточка, бархатистый с переливами голос, смесь наглости и застенчивости в манерах. Даже фамилия, которую он поспешил мне сообщить в самом начале знакомства, была у него красивая, но уж слишком, такая, какие обычно брали себе провинциальные российские актеры – Жемчужный. Георгий Жемчужный, а по-простому - Гоша, Гоша Жемчуг. Ну, разве это не трогательно? Через час мне захотелось родить от него красивого мальчика с хитрыми и ласковыми, как у потенциального папы, глазами. Через два часа мы сидели на мокрой лавочке у Патриарших прудов и целовались как малолетние.
Остаток вечера прошел в небольшой кафешке у Красных Ворот. Мое бедро, крепко-накрепко прижатое его коленом, раскалялось, как металл в мартеновской печи. Голова кружилась от выпитого пива и его красивых, нежных глаз, от его наглого взгляда и ласковых рук. О чем мы болтали – не помню, да и смысла в разговорах уже не было. Я чувствовала себя абсолютно счастливой.
Моя подруга танцорка, так вовремя уехавшая на гастроли в Европу, поручила мне поливать цветочки в ее квартире. Через недельку мы уже поливали чахлые цветочки вместе с моим красавцем.
Сознание постепенно возвращалось ко мне, и я пыталась анализировать, что же происходит, что за странное чувство испытываю я к этому совершенно еще чужому мужчине? Но могу сказать, как в плохом дамском романе, что не страсть и не любовь овладели мной. Нет. Это было какое-то эстетическое чувство, сродни восхищению и трепету, что вызывают у меня то ли Четвертая симфония Малера, то ли «Букет полевых цветов» Ренуара. Я смеялась над собой – вспомни, дорогая, сколько тебе лет? Когда ты окончила школу, этот мальчик еще не вышел из ясельного возраста. Но сейчас, сейчас он такой большой!!! И я, дамочка совсем не малого роста и до чрезвычайности пышных габаритов, прижавшись к его груди, чувствовала себя такой маленькой, такой слабой, такой нежной и легкой, какой не чувствовала себя никогда в жизни. Не бывает полных женщин, бывают просто маленькие мужчины – крутилось у меня в голове. Мне, со своим ростом, вечно приходилось наклоняться, а так хотелось, как в кино, встать на цыпочки и, забросив руки на плечи любимому, утонуть в поцелуе. И сейчас мои тайные мечты сбывались. Я чувствовала себя Дюймовочкой в его огромных руках, я ощущала себя невесомой – ведь он мог поднять меня – ненадолго, правда, всего на несколько секунд – но он мог сделать это. Я смеялась над собой, я смеялась над ним, я смеялась над нашими такими редкими, такими суматошными и такими нежными встречами. Через месяц, наводя марафет в квартире перед приездом моей подружки сильфиды, я с безнадежностью вправляла переломанные ребра икеевской кровати.

Дорогие пышные девушки! Не покупайте кровати в Икее, не выдерживают они нашего расейского весомого счастья.
Иногда он звонил мне поздно вечером, явно в легком подпитии, веселый, немного грубый, говорил что-то не совсем пристойное о своих пристрастиях к крупным девушкам, рассказывал о своих рабочих проблемах и заморочках. Его голос не помещался в телефонной трубке и мне казалось, что он разорвет ее на тысячу маленьких черных осколков. Мы никогда не договаривались о встречах заранее, но стоило мне вспомнить о нем (что, собственно, было не часто), он обязательно вырисовывался, интересовался, а не пустует ли сегодня подружкина квартирка. Подружкина - не подружкина, но свободная квартира находилась всегда, и я опять на несколько часов превращалась в легкокрылую бабочку.
Обещав обязательно позвонить на следующей неделе, он пропадал на месяц, на два и я забывала о нем, закружившись в заботах, работах, встречах и расставаниях со все еще любимым, но давно уже бывшим мужем.
Насколько я поняла из его рассказов про прежнюю жизнь, Гоша был пару раз женат и разведен, и теперь находился в свободном плавании. Но уже изредка подумывал о тихой пристани, о черноглазом наследнике его красивой и гордой фамилии, о пышной и ласковой, но с твердым характером, молодой жене.
Наступило лето. Я уехала с детьми на дачу и лишь иногда вспоминала его глупый шепот на ухо, его редкие, но такие уютные объятия, его легкомысленные обещания увидеться завтра, или на следующей неделе, или после очередного дождичка в туманный четверг. В обещанный им приезд ко мне на дачу я верила так же, как в зеленых гуманоидов на НЛО. Возможно, это и существует, но уж точно, не для меня.
Однако он появился - похудевший, загорелый, до смешного красивый и непривычно внимательный. Вроде даже и ненастоящий. Сердце защемило от предчувствий. Что-то будет. Или влюблюсь окончательно, или он женится на другой, подумала я.
В это лето жара стояла смертельная, и мы почти все время проводили на речке. И сейчас он застал нас уже собранных и в купальниках. Дети убежали вперед, и мы пошли потихоньку за ними через всю деревню. У речки, пристроившись в густой травке на берегу, я наблюдала как он медленно и неловко переодевается, трогательно обернув полотенце вокруг бедер, как осторожно делает первый шаг босыми ногами по колкой августовской траве. Спускаться по скользкому, илистому берегу в речку с ним было не страшно – его сильные руки всегда наготове.
Обычно, если я ходила на речку одна, старалась уйти подальше от пляжа, туда, где меньше народа, где меньше любопытных вытаращенных глаз. Хотя я давно привыкла к постоянному вниманию – но все же в купальнике публично стараюсь не светиться. Но с ним… С ним все мои глупые страхи и комплексы улетучивались, и я, как девчонка, как шестнадцатилетняя стройная школьница, не замечая никого вокруг, готова была идти и посуху и по воде. То ли от жары, то ли еще от чего, река в этом году сильно обмелела, и перейти на тот берег можно было по дну. В этом месте оно песчаное, нежное, и было приятно идти в воде, поддаваясь несильному течению и ласковым рукам милого. В невесомости воды оказалось возможным то, что столько раз мне снилось по ночам, но в реальной физической жизни просто недостижимо – он взял меня на руки, ему было легко обнимать меня на весу. От поцелуев и легкости «слетала крыша», и я с завистью смотрела на сплетенную парочку блестящих чернокрылых стрекоз, замерших над водой.
Мы выбрались из речки и переполошили весь поселковый пляж – такие большие, наглые, веселые. Его рука прожигала купальник на моем бедре. Мокрые и разгоряченные, мы шли обнявшись, по тропинке вдоль речки к моему дому. Соседские бабушки на завалинках с двойным любопытством и удивлением глазели на нас. Ко мне, такой большой и красивой, они уже привыкли, тем не менее, повторяя в начале каждого сезона - "Чой-то ты поправилась, милая". "Да, поправилась – смеясь, отвечала я - но не похужела ведь". Они помнили и жалели моего стройного до худобы бывшего мужа и даже втихаря пытались его подкормить.. Он мне рассказывал, как тетя Лиза угощала его то парным молоком, то яичками - мол съешь, родной, а то баба твоя уж больно габаритная, как ты с ней управляешься... А тут - меня за Гошей и не углядишь, они таких мужиков кажется и не видали, деревенские то ли вымерли все, то ли спились.
Мне нравилось смотреть, как Гоша низко наклоняет голову, весь собирается, аккуратно, чуть боком, входит в сени избушки-развалюшки. Помня всю переломанную нами мебель в приятельских квартирах, внимательно осмотрел мой старый диванчик, существующий здесь, кажется, еще с дореволюционных времен и с жарким шепотом - "выдержит, мать, не бойся" схватил меня в охапку... Диванчик оказался и впрямь прочным, а может быть, у нас было слишком мало времени, теперь этого уже не узнать. Я провожала его через лес к электричке. В воздухе попахивало немного гарью, кончался август, и было грустно. Я держала его за руку, прижималась плечом - но он был уже далеко, где-то там, в своей другой и вовсе мне неизвестной жизни.
Он позвонил через месяц, поздно ночью, пьяный, язвительный и злой. Предлагал познакомить то с одним, то с другим своим приятелем, а то и с обоими вместе, и не только познакомить. Гоша и на трезвую-то голову иногда выдавал такие шуточки, что по-правильному, надо бы обидеться или послать его подальше. Но я не могла - он казался ребенком, большим, красивым, избалованным тридцатилетним ребенком и сердиться на него у меня не было сил. Наконец он сказал - "Мать, ты знаешь, я женюсь. И ребенка хотим родить. А то что я, как не родной, у всех дети, а я...". Радостно поздравив его с этим событием, я заверила, что друзьями мы с ним останемся все равно, повесила трубку и заревела белугой. Я ревела долго, с удовольствием, с наслаждением, вспоминала все мои многолетние обиды на мужчин, увеличивала их и умножала, пока мне не стало смешно. И, успокоившись, я уснула.
Через месяц поздно ночью раздался звонок…
Мы с ним встречаемся не часто. У него своя жизнь, у меня своя. Но иногда так странно выстраиваются звезды, что наши пути пересекаются. Его звонок разбудил меня в воскресное утро. Я сладко спала после бурно проведенной в Интернете ночи, и его голос был продолжением сна, пока я не поняла, что все это уже наяву.
Жди меня, моя красавица, я еду – прошумел его голос в телефонной трубке. Быстренько раскидав заброшенное домашнее хозяйство, я с нежностью и давно забытым волнением стала выглядывать в окошко, высматривая его долговязую фигуру. И он пришел – такой большой, теплый, пахнущий майским дождем и волнующим запахом мужского желания. Как всегда – он опять был немного другой - больше седины, без бороды, но с красивыми черными усами, украшавшими и без того опасное для женщин лицо. В левом ухе капелькой сверкнула сережка. Его смеющиеся черные глаза и ласковые руки окружили меня еще в коридоре, и я уткнулась лицом в родное плечо.
Как же он мне нравится своей обманчивой простотой и легкостью в обращении... Иногда мне кажется, что он мой брат, двойняшка, заблудившийся во времени и пространстве. Это странное чувство физического родства придавало нашим свиданиям вкус торта, украденного с праздничного стола... Мы так редко бывали вместе, что я забывала аромат его губ, и каждый раз обжигалась заново. Что-то такое в нем было трогательное, что примиряло меня со старыми любовными обидами. Своей детской нежностью этот двухметровый красавчик согрел мое разбитое сердце.
WWW.RBBW.ru.

<< Л.П.Пекуровская: АВТОБИОГРАФИЯИван Пазухин: ОБРАЗОВАНИЕ В ИСКУССТВЕ>>

Добавить отзыв

Ваше имя:
Ваш email:
Ваш отзыв:
Введите число, изображенное на картинке:

Все отзывы

Последние отзывы:
Фотогалерея

(c) 2008-2012. Контактная информация