Главная
Новости
Ссылки
Гостевая книга
Контакты
Семейная мозаика

Неизданные материалы к альманаху СЕМЕЙНАЯ МОЗАИКА №4. ЧАСТЬ 2

Своим рождением я обязан пионердвижению. Мама и папа примерно в одно и то же время занимались в Ленинграде пионердвижением. Их пути не могли не пересечься. Они познакомились в 1925 г. Я помню фотографию, где несколько человек что-то живо обсуждают, собравшись вокруг большого стола. Среди них мама и папа. Мама с 1922 по 1926 работала в ГорОНО, одно время заведовала клубным отделом Губполитпросвета. Где-то в конце 1924 она переходит на методические вопросы пионерской работы и ведет в Институте Герцена (который она закончила в 1925 г), курс детского комдвижения. В 1926 г она организует и три года руководит областным кабинетом пионер-работы. Одно время она была членом редколлегии журнала «Чиж» и газеты «Ленинские Искры». Она много выступает с докладами и статьями по этим вопросам.

С 1928 года папа жил в Москве, а мы – мама, Лева и я - в Ленинграде. Папа приезжал в Ленинград и тогда мы общались с ним, я, конечно этого совсем не помню. Лева которому было тогда 7-8 лет был очень грамотный мальчик. Он еще не ходил в школу (тогда в школу принимали в 8 лет), но уже писал письменными буквами и – без единой ошибки! Папа любил Леву и много общался с ним. Когда Леве было уже 11-12 лет, Лева много занимался моим воспитанием и давал советы папе, что тот должен делать для меня, как отец. Папа звал его «дядюшка».

Мама в 1931 решила переехать в Москву, видимо, надеясь, что удастся сохранить семью. В своей автобиографии мама пишет, что в 1930 она была вызвана Культпропом ЦК ВКП(б) на работу в Москву. Так оно и было формально. Нельзя же было в те времена переезжать в другой город по столь неопределенным семейным обстоятельствам. И начался мой первый период общения с папой.

Когда Боб Ивантер взял в свои руки журнал «Пионер», и папа там подвизался в роли инженера Гидролюбова, - Лева тоже участвовал в роли племянника инженера, пионера Юрки. Вот как началась их общая карьера.

Папа брал меня с собой, когда ходил к своим друзьям.

О некоторых из них у меня сохранились детские воспоминания. И многие из них помнили меня. На книге, подаренной папе, Виталий Бианки написал: «Отцу Виталия от Виталия, отца Виталия».

В 1932 году был папин день рождения. 30 лет! Мы с Левой очень серьезно готовились к этому дню. Лева сочинил стихи. По ходу сочинения Лева посылал меня к папе чтобы узнать, какие бывают вина.

Когда б имел я златые горы,
То снес бы я бы их в Торгсин,
И там купил бы я помидоры,
И там купил бы я апельсин.
И там купил бы я для Вани
Бутылки, полные вина,
Шампанского, кагор, малаги,
Портвейна и мараскина...

Отчаянный парень Гайдар не вошел в дом через дверь, как все порядочные люди. Он влез в окно, к нам на второй этаж, по водосточной трубе. Гайдар остался у нас ночевать.

Ночью я проснулся в ужасе. Страшное рычание, нечеловеческое какое-то. Голос угрожал:

- Я тебя... ссъеммм
- Я тебя... ссъеммм

Снова и снова. Я съежился под одеялом. И не мог убежать к маме – голос рычал прямо у двери... И не мог уснуть. Этот страх надолго поселился в моей душе. Потом я узнал, что это храпел Гайдар.

Потом мы уехали В Ленинград. Папа посылал мне книги – и вкладывал в них записочки для меня:

Это про путешествие в Японию. Прибавь к твоей библиотеке путешествий, которую я хочу еще в будущем немного дополнить.

Жуковского читай не всего и не подряд. Начни со сказок. Что надо прочитать в первую очередь, в Содержании отмечено крестиком. Первый том надеюсь еще поймать и, может быть, пришлю. А Лермонтова обязательно разыщу или украду у кого-нибудь для тебя.

= = =


Виталий Халтурин: Кошка, которая гуляет сама по себе
1926 - Июнь 1928

К сожалению, у нас слишком мало материала, что бы проследить деятельность моего отца Ивана Халтурина в эту пору. Ясно что с университетом все покончено. Если там и были друзья, то связь с ними прекратилась. Кстати, по моему, в эти годы резко ослабевают и его связи с вятскими друзьями. По крайней мере, я никого из них не видел и ничего о них не слышал до 1956 года. К старости он к ним, конечно, вернется и будет их разыскивать и даже иногда мне о них рассказывать. Но никогда - о "зиновьевском" периоде своей жизни и друзьях той поры.

Оставим иллюзии. Никаких серьезных разногласий с парт-линией у него еще нет. Но они будут возникать и накапливаться в течение этих четырех лет - до лета 1928, когда он бросает в Ленинграде все (в том числе жену и сына, т.е. меня, в возрасте 9 месяцев) и уезжает в Москву. Там уже пионерско-комсомольская тематика уходит на задний план, а потом и совсем исчезает. Это будет его третий кризис.

Первоначально безоблачная обстановка в «Ленинских Искрах» постепенно меняется. Может быть, Рубина ожила, может, пришли выдвиженцы. Но он уже не единоличный редактор газеты, и не капитан этого корабля. Появились люди, жаждущие встать у руля. Начала действовать редколлегия (ранее фиктивная). Поначалу он лишь тяготится навязанными ему "руководителями" и охладевает к «Ленинским Искрам». Он не такой человек, что бы делать что либо по обязанности. Иван - черная кошка, он любит жить и действовать сам по себе.

Но есть и иные причины. Постепенно он охладевает самому пионерскому движению. В это время партия все больше и больше берет под контроль пионерскую (да и любую) печать. Свидетельство тому - появление в редколлегии газеты моей мамы, которая тоже в то время занималась пионердвижением по партийной линии и преподавала методику деткомдвижения в Герценовском институте.

Заметно меняется и атмосфера общественной жизни страны. Дышать становится все труднее. Растут репрессии, свирепеет цензура. Литература наиболее чувствительна, она первая испытывает на себе этот гнет. Всего этого Иван, конечно не может не замечать и не чувствовать. Он стремительно вырастает из своих пионерских штанишек... И он уходит из «Ленинских Искр» не попрощавшись.

Oн cтремительнo выраcтает из cвoиx пиoнерcкиx штанишек... И у негo былo куда уйти. Ведь крoме «Ленинских Искр» и пиoнердвижения oн в этoт периoд начинает учаcтвoвать в разнoе время в рабoте мнoгиx детcкиx журналoв: («Вoрoбей», «Нoвый Рoбинзoн», «Чиж»). Здеcь oн впервые вcтречаетcя c Виталием Бианки, Бoриcoм Житкoвым, Маршакoм, Чукoвcким, Никoлаем Oлейникoвим, Евгением Шварцем, мнoжеcтвoм другиx талантливыx людей кoтoрые впocледcтвии cтанут егo дрyзями на вcю жизнь.

Знакoмcтвo и рабoта c ними oткрывают ему мир наcтоящей литературы, не тoт, где ее тoлькo читают, нo и тoт, где ее coздают. Там oн видит cвoе иcтиннoе призвание. Иван - челoвек бoльшoгo таланта, умcтвеннoгo и душевнoгo пoтенциала. Ему еще предcтoит длинный путь дo тoгo Ивана Халтурина, каким мы егo пoтoм знали. Cейчаc пoка начинаетcя егo прoзревание и прoщание c пиoнерcкой и кoмcoмoльcкой юнocтью.


1928-1930 Москва. Молодая Гвардия

В июне 1928 года Иван уже в Москве. В биографии он пишет: "в 1928 г. я был вызван в Москву и назначен редактором Детской Литературы в Издательстве «Молодая Гвардия»". Был ли он действительно вызван, сказать трудно. Скорее всего, он прикрывает этим словом свое бегство от пионерско-комсомольской круговерти, которая продолжает втягивать его в свою орбиту, от многочисленных обязанностей, (в том числе и семейных?), которыми он тяготится. Так или иначе – он интенсивно работает в Молодой Гвардии, сначала помощником редактора, а потом и редактором отдела детской литературы.

Процесс прозревания усиливается. Он подталкивается как все более откровенным удушением политических свобод, так и разочарованием в целях и идеалах, которым он отдал более 10 лет своей жизни.

Выход его в мир литературы, знакомство со многими независимо мыслящими людьми во многом этому способствовали. Корней Чуковский, Самуил Маршак, Борис Житков, Сергей Григорьев - были старше его, их мировоззрение в значительной мере сложилось еще до революции. Показательно, что с момента приезда в Москву его пионерско-комсомольская активность практически прекращается. Тематика его книг, которые он редактирует, статей, которые он пишет, уже далеки от прежней риторики, они в значительной мере свободны от идеологической составляющей. Конечно, в условиях усиливающейся цензуры полностью от этого отказаться нельзя. Но идеологические реверансы – это уже средство спасти основную работу. Да и это средство применять ему было невмоготу. Я хорошо помню, как уже в более поздние времена, Вера Васильевна вписывала в его черновики слова из лексикона газеты "Правда".

Теперь он обращается к героям раннего периода - Степняку-Кравчинскомy, Вере Фигнер, Николаю Морозову. Он собирает книги и изучает биографии многих шестидесятников и семидесятников - М.Михайлова, Н. Шелгунова, А.Плещеева, Д. Григоровича и др.

Еще будучи в Ленинграде он познакомился с народоволкой Верой Фигнер, многие годы просидевшей в Петропавловской крепости. Знакомство переходит в дружбу. Вера Николаевна дарит Ивану несколько своих книг и фотографий. Иван вдохновил ее и во многом помог в написании книги "В борьбе", которая вышла в 1930 году. Я знаю, что он писал очерк о Вере Фигнер. Но был ли он опубликован мне неизвестно.

Иван долго и, как всегда, обстоятельно, изучал жизнь и труды другого деятеля Народной Воли - Николая Морозова. Результаты этой работы он смог опубликовать через много лет в книге "У таинственного порога". В ней он обработал для детей первый том воспоминаний Николая Морозова. Он интенсивно работает в «Молодой Гвардии», сначала помощником редактора, а потом о редактором отдела детской литературы.

Кроме «Молодой Гвардии», он работает в Институте детского чтения, который был в том же многострадальном доме 6, по Сверчкову переулку. Мы уже писали о нем ранее, когда шла речь об Анне Конст. Покровской и Институте Живого Слова. Что он там делает - не ясно. Но сохранилось письмо молодой комсомолки Ольги Берггольц, посланное Ивану по этому адресу. Она хорошо знает Ивана. Первые стихи ее были напечатаны Иваном в «Ленинских Искрах». Она просит помочь ей в опубликовании подборки ее стихов в «Молодой Гвардии». Иван также сотрудничает в журналах «Еж», а потом и «Пионер», где продолжает работать членом редколлегии.

Но обстановка в издательстве ухудшается, отношения с руководством портятся. Ивану Халтурину приписывают существующие и несуществующие грехи. Он огрызается как молодой лев: уверенно, с достоинством и сознанием собственной правоты. Он сохранил свое письмо тов. Цванкинy , видимо директору издательства. Оно в приложении и его надо непременно прочитать. Послушайте, какое уверенное начало: "Меня обвиняют все, кому ни лень. На меня валят все, как на покойника. Мне лень было отругиваться. Теперь требую слова для объяснения. Утверждаю, что я оставил Молодой Гвардии прекрасное наследство...." Далее - по всем пунктам. И в конце, отвечая на упреки, что Халтурин, де, уже "сидит у всех в печенках": пишет: "...если вы безнадежно смотрите на мою персону и мою работу - скажите мне прямо. Я найду себе более удобную жилплощадь...

Итак, видимо в середине 1930 года он покидает издательство "Молодая Гвардия". Это еще не кризис, это естественная реакция уважающего себя и свой труд человека. Он еще вернется в Издательство, вернее, оно еще позовет Ивана. И в 1932 годy там выйдет одна из лучших его книг, "Дерсy Узала".

К этому времени в нем завершилась полная переоценка своей политической позиции и прежней комсомольско-пионерской деятельности. В этом отношении он оказался гибче и дальновиднее многиx талантливыx людей своего поколения, вроде своиx молодыx друзей Гайдара и Фраермана, или своиx учителей - Маршака и Чуковского. Он полностью отрекся от идеалов, за которые боролся всю свою прежнюю сознательную жизнь (с 16 до 26 лет!). Он разорвал свой идеологический кокон и предстал перед нами совсем другим человеком, куда более поxожим на того Халтурина, каким я его застал в мои взрослые годы. Он перестал быть "человеком 18 года", каким еще долго был его друг Аркадий Гайдар... Об этом он так точно пишет в 1930 году в своем письме к Варе: «... в свои 28 лет я банкрот во всеx отношенияx и в политическом, в первую очередь....»; «Прошлое (комсомольское, партийное, комвузовское) - противно....»

Вот это письмо целиком:

Письмо твое, Варюшка, хорошее. Оно заставляет думать. От этого я никогда не отказываюсь. Но, сказал Гейне, один дурак может задать столько вопросов, что и 70 мудрецов не ответят. Ты - умная, я - не мудрец. Отвечать совсем трудно. Одно могу сказать. Я давно, честно смотрю в себя и вижу, что в 28 лет я банкрот во всех отношениях и в политическом в первую очередь. Не думаю, чтобы это могло тебя утешить.

И потом, "трагический конец" - это не самоубийство. Самоубийство - это очень легко и просто. Трагический конец - это "Обыкновенная история". Смертельно боюсь стать героем романа Гончарова эпохи диктатуры пролетариата. Будущее мое туманно, настоящего - нет. Прошлое (комсомольское, партийное, комвузовское) - противно. Не потому что "не надо было браться за оружие", а потому что от вступления в комсомол до выхода из партии я вел себя не как настоящий человек. Глупее и бездарнее вести себя было нельзя. И оправдания нет. Нет и "смягчающих вину обстоятельств". Амнистия ко мне неприменима. Это не нытье размагниченного интеллигента, это - самокритика. И я действительно ищу выхода из тупика. Если прошибу лбом стену - хорошо, если лоб стеной - плохо.

О наших отношениях беспокоиться нечего - их нет. Я люблю сына и тебя. Но сына я не вижу месяцами. И когда не вижу - позабываю о нем, перестаю ощущать. Это один из многочисленных недостатков моего психологического механизма. За китайской стеной я уже не сижу - с Молодой Гвардией развелся.

Так закончился его третий кризис, явно обозначившийся в 1928 году бегством из Ленинграда. Но это не конец его саморазвития. В нем большой потенциал, он еще будет много и интенсивно работать, больше внутренне, чем внешне, пока не воплотится в того "интеллигента третьего поколения", каким увидела его Татьяна в 50-е годы.

= = =


Татьяна Раутиан: Четыре разные Ивана?

Редактирую «Ивана Халтурина». Хватаюсь за вехи, перепрыгиваю через провалы, связываю концы, разгадываю противоречия.

И кажется, что предо мною четыре совершенно разных человека.

Первый – молодой бешено активный комсомолец, тянет за десятерых, с 17 лет на руководящей работе. На фотографиях – суровый наполеон, начальник, младше всех своих руководимых – не просто!

Второй – с комсомолом и комсомольцами порвал, ушел в литературу, почти столь же бешено активен, но в друзьях теперь Маршак, Чуковский, Лидия Корнеевна, Олейников, Житков... На фотографиях – спокойный, вдумчивый.

Третий – каким он был в 1936-37 годы. Годы страшных потерь. Никаких документов, никаких фотографий.

Четвертый – во время войны и после войны. Удары один за другим: гибель друзей на войне, унижения приема в Союз писателей, удар по Ахматовой и Зощенко. Халтурин уволен с работы – кругом «космополиты», и он Иван, в их еврейской компании! Его сбила машина (контузия), двойной инфаркт. Утонул сын Вова... Развивается склероз сосудов в мозгу: хочет, но не может работать, все говорят – ленив! – а такие планы были выношены! На фотографиях – отрешенно и глубоко печальный – или мягко улыбающийся друзьям. Какой он под конец? Добрый, мягкий, понимающий, ироничный, молчаливый, мудрый, обаятельный, грустный, любящий. Вот, дали свободу – «а что я с ней делать буду?»...

Но это один и тот же человек – просветитель. С ранней юности и до конца жизни. Крупнейший специалист в библиографии детской, познавательной, политической литературы и литературы по самообразованию. Сам он сформировался благодаря не только 4 классам гимназии – но и самообразованию. Но не как многие самоучки – случайно и бессистемно, а с умом, опираясь на разработанные программы. В 17 лет – он зав.библиотекой, организует справочный отдел в Яранске, в Вятке. Он издает газеты и журналы и пишет – о чем? – о самообразовании, ликбезе, дает списки рекомендуемых книг, тащит безграмотных своих комсомольцев к книгам. Учит детей в детдоме, ведет газетные кружки в «Ленинских искрах», в армии, в совпартшколах.

Вот он литератор. Что он пишет? – не «беллетристику», не «худлит» - он пишет рецензии, предисловия, послесловия, перечни «Что читать?». Он пишет коротенькие статьи – о путешественниках, о художниках... Это – не статьи, это призыв к читателю – это опять «что мне читать?». Он посылает книги Виталию – с записочками («Жуковского читай не всего сразу и не подряд. Начни со сказок.» Или «Вот еще одна книга в твою коллекцию о путешественниках». Или «Лермонтова пришлю тебе обязательно, куплю или украду у кого-нибудь для тебя»). Он редактор – но он подчас сам выбирает авторов, работает с ними - чтобы читатель обязательно получил эту книгу.

Он просветитель. Он начал с себя, и просвещал всю жизнь себя и других.

= = =

Виталий Халтурин: В писательском улье

Отец был человеком глубоко и органично свободолюбивым. Он колоссально много и самозабвенно работал – когда мог делать то, что хотел. Он совершенно был не в состоянии работать в условиях, когда он должен делать то, что велят, и уж тем более, если с тем, что велено он не согласен. Он не желал никакой цензуры в своей работе. Ни внешней, как у Корнея Ивановича, ни внутренней, как у Веры Васильевны. «Ты сам свой судия, взыскательный художник....»

Вспоминая Ивана Игнатьевича, многие с сожалением отмечают, что он написал мало – меньше чем мог бы. Но его талант не был талантом писателя, сочинителя. Ни разу в жизни не пытался он писать стихи и даже беллетристику. Даже «Дерсу» - это «обработка для детей», это, если хотите глубокая редактура. Он опустил свой плуг редактора до самого дна Арсеньвской книги. Он превратил труд путешественника, географа, этнографа – в увлекательную книгу, дал блестящий психологический портрет человека, свободно живущего в гармонии с Природой.

Нет, он не был писателем и никогда не пытался им быть. Мне кажется, роль его в литературе была иной. Он был неотъемлемой частью литературного процесса, формирующей нечто неуловимое, но определяющее – дух этого процесса.

Известно, что десять пчел строят корявые бесформенные соты. Пять пчел вообще не могут их строить. Одна пчела не может лететь за медом и вообще не может жить. Для нормального функционирования они должны непрерывно общаться друг с другом.

И роль моего отца, Ивана Халтурина, в писательством улье была – поддерживать этот дух общности, дух человечности. Его цель, с самых юных лет была – просветительство. Он и делал это – и своей редакторской работой и своими статьями для детей – о путешественниках, писателях, художниках. И, в большой степени, путем непрерывного общения. Этот дух доверительных человеческих отношений, которые прятались под иронией и дружеской насмешливостью, - был способом мягкого ускользания из железных оков системы и «СОВПИСа».

В значительной мере его роль была - поддержание в ядре этого писательского улья чего-то прямо противоположного формальному коллективизму... Поддержание атмосферы иного, глубоко человеческого духа, свободной общности людей, очень разных, уважающих свою разность и не принимающих конформизма и прохиндейства. И это оказалось, быть может, очень важной частью того, что сделал Иван Халтурин в своей внешне «неправильной» жизни.

<< Вести с фронтаИван Халтурин: Записка самому себе>>

Добавить отзыв

Ваше имя:
Ваш email:
Ваш отзыв:
Введите число, изображенное на картинке:
Все отзывы

Последние отзывы:
Фотогалерея
(c) 2008-2012. Контактная информация